Лела Афтенко-Аллахвердиева - Отэм Джонс Лейк «Медленное возгорание»| Fashionable Library

Рискнув поднять на неё взгляд, я обнаруживаю её с закрытыми глазами. Она выкручивает пальцы и кусает губу. Я не могу перестать чувствовать себя так, будто готов броситься со скалы вниз. Я начал это — мне и расхлёбывать. Ей необходимо знать.

— Когда всё… Изменилось… Да, я поклялся, что сделаю тебя своей, как только ты разберёшься со всем, — её глаза распахиваются, и она таращится на меня, будто я сумасшедший. — Я не мог продолжать жить без тебя, если мне уже не нужно было.

Она сужает глаза и фокусируется на мне:

— А что, если бы я начала встречаться с кем-то ещё? Что бы ты тогда сделал?

Теперь пора толкнуть Софи под автобус:

— Я бы думал о тебе. Если бы Клэй не умер, я бы оставался в стороне, неважно как сильно ненавидел бы это.

— Рок…

Я перебиваю её:

— Ты заслуживаешь быть счастливой. Заслуживаешь хорошей, тихой, пригородной жизни и заслуживаешь, чтобы к тебе относились как к сокровищу, которым ты и являешься. Я не хочу, чтоб опасное дерьмо моей жизни касалось тебя. Ты достойна нормальности, мира и отсутствия проблем.

— Ты и есть проблема, — шепчет она.

— Да. В глубине души ты это знаешь, куколка. Ты заслуживаешь кого-то хорошего, честного и чистого. Во мне нет ничего подобного. Я не могу дать тебе это.

— Это неправда.

— Неправда? Подумай хорошо, Хоуп.

Она дважды моргает:

— Ты хороший со мной.

Я вздыхаю как жалкий неудачник:

— Малышка, я такой эгоистичный ублюдок из-за попытки втащить тебя в мой мир. Я не хочу, чтоб это уродство тянулось в твою жизнь.

— Ты сделал меня счастливее, чем я была задолго до этого.

— Насколько задолго, куколка? Я никогда не буду человеком, который носит костюм и галстук и водит тебя на адвокатские конференции. Я смешиваюсь с обычным миром, когда это необходимо. У меня нет терпения для коротких разговоров и херни.

Она сразу мотает головой:

— Но мне плевать на всё это. Всегда было.

Мой взгляд бродит по её прекрасному лицу, упиваясь её красивыми чертами:

— Но я буду ожидать, что ты будешь проводить время в моём мире, в МК. Это моя семья, моя жизнь. Это нечестно, но так сложилось. Я буду защищать тебя ценой своей жизни, а мои братья в клубе? Они тоже будут заботиться о твоей безопасности. Только потому, что ты моя, — слёзы блестят в её глазах. Блядь, я не хотел заставлять её плакать. — Хоуп? Ты со мной?

— Я с тобой.

— Почему ты плачешь, куколка?

— Мне страшно. Ты говоришь так, будто собираешься меня отпустить.

Это то, где я должен сказать ей, насколько, блядь, сильно в неё влюблён. Я хочу сделать это. Я так близок к словам, но пока не могу заставить себя произнести их. Поэтому просто говорю ей правду:

— Милая, я никогда бы не смог позволить тебе уйти. Я не смог отпустить тебя, даже когда должен был. Если ты хочешь этого, я это сделаю. Если ты решишь, что я не подхожу тебе. Это убьёт меня, но я отпущу тебя, — она трясёт головой, и ещё больше слёз скатывается по её щекам. — Ты знаешь, что прямо сейчас я говорю правду, так ведь?

Она однократно кивает:

— Да.

— Хорошо, потому что так же, как я заклеймил тебя, ты заклеймила меня. Я твой, как и ты моя. Я говорю серьёзно. Не хочу быть вдали от тебя дольше секунды, но, поверь мне, каждую минуту, когда мы порознь, единственная киска, в которую я хочу вколачиваться, — твоя.

Я говорю это дразняще, но Хоуп резко набирает воздух ртом и плачет ещё сильнее.

— Почему я? — она икает и шмыгает носом. — Что во мне такого, что заставляет тебя быть настолько непреклонным?

Я вскидываю голову. Она серьёзно?

— Тебе действительно надо спрашивать?

— Да. Ты мог бы иметь любую женщину, которую захотел бы. Гораздо более красивых девушек, танцовщиц. Девушек, зависающих в клубе и страдающих по тебе. Они понимают тебя лучше…

— Хоуп, остановись. Во-первых, ты самая красивая женщина, которая когда-либо попадалась мне на глаза, — она морщит нос, думая, серьёзно ли я говорю, и выражение её лица восхитительно, но я сопротивляюсь своей улыбке. Ей нужно услышать это: — Во-вторых, да, вероятно, было бы проще остаться с клубной сучкой. Не думай, будто я не пытался, — её передёргивает при упоминании другой девушки, но я справляюсь с этим. — Как бы хорошо те девушки не понимали клуб, они не могли понять меня. Твои честность и преданность поражают каждый грёбаный раз. Ты не ожидаешь от меня чего-то. Ты так чертовски умна. В тот день в зале суда ты была напугана, когда судья попросил тебя представлять меня. Я мог видеть, как дрожат твои руки. Но ты всё равно сделала это. Полностью отдалась делу. Ты без подготовки выпалила то красноречивое заявление от моего имени. Большинство людей выложились бы наполовину. Ты была доброй, хотя, видимо, думала, что я испорченный уголовник. Потом ты начала бороться за меня, когда попросила пристава снять наручники с моих запястий. Ты не должна была делать этого. Никто другой бы не парился по этому поводу. Искренняя доброта — это то, что я искал всю свою проклятую жизнь. Я знал это, когда мы стояли на тротуаре и разговаривали. Ты была так восхитительно возмущена мной. И случайно ослепила меня прелестным видом на своё декольте, ещё и понятия не имела, насколько сексуальной выглядела.