Windows User - Кареев Н.И. История Западной Европы в Новое время. Том 2

Так как слово Божие и вера не такие вещи, к которым можно принуждать, то религиозный вопрос предоставлялся свободному усмотрению отдельных кантонов; во владениях, находившихся под общим союзным управлением, каждая община большинством голосов должна была решать вопрос о своем вероисповедании; реформатская проповедь в католических кантонах не допускалась. Капелльский мир был непрочен. В 1531 г. вспыхнула в Швейцарии междоусобная война. Цюрихцы были побеждены в битве при Капелле, и в этой битве пал сам Цвингли. По первому миру католические кантоны вынуждены были отказаться от иностранных союзов и заплатить военные издержки; теперь этому условию должны были подчиняться реформированные, но постановление о вере сохраняло свою силу. Таким образом, как и в Германии, решение религиозного вопроса и в Швейцарии предоставлялось территориальным властям, с тем лишь различием, что здесь вопрос решался республиканскими общинами, а не князьями. Это придавало и церковной организации цвинглианства республиканский характер в отличие от лютеранского монархизма.

Цвингли не успел придать своей реформе вполне законченного вида. Основанная им реформатская церковь получила республиканскую организацию, которая впоследствии была усовершенствована Кальвином. Во всяком случае, однако, инициатором этого устройства был Цвингли. С другой стороны, цюрихский реформатор и по складу своего ума и характера, и по своему миросозерцанию и гуманистическому образованию вносил в дело реформации более широкие культурные начала, чем Лютер. Последний был человеком прошедшего, когда-то монахом и папистом; Цвингли, наоборот, опережал свое время, как гуманист и как политический реформатор, стремления которого осуществились только в середине XIX в. И в догматах, и в культе, и в церковном устройстве Лютер и Цвингли осуществляли весьма неодинаковые принципы, а потому, как в культурном, так и в политическом отношении, обе реформации имеют разное историческое значение.

Мы уже упоминали, что цвинглианская реформация получила более радикальный характер, чем реформация лютеранская: один реформатор уничтожал все, что не основывалось на св. писании; другой, более консервативный, сохранял все, что св. писанию прямо не противоречило. Это выразилось, например, в культе, который в цвинглианстве гораздо проще, чем в лютеранстве. Цвингли гораздо свободнее, чем Лютер, толковал св. писание. Он применял к этому делу приемы, бывшие в ходу в гуманистической науке, и давал более широкое право человеческому разуму, чем допускал это Лютер. Для немецкого реформатора евхаристия оставалась таинством (хотя и без пресуществления), для швейцарского она была только символической трапезой любви в воспоминание искупительной жертвы Христа. Если на марбургском диспуте об евхаристии Лютер сказал, что дух Цвингли не его дух, то под этим он, очевидно, разумел именно различие между их способами понимания догматов и толкования Св. писания. Лютер даже отчаивался в спасении Цвингли, считая его рационалистом. Цвингли, действительно, стоял на более рационалистической точке зрения, чем Лютер, и в этом тоже сказалось его гуманистическое образование. Меланхтон прямо упрекал Цвингли в отрицании догмата о первородном грехе. Во взгляде Цвингли на этот предмет, действительно, скорее можно видеть следы его занятия Платоном, чем желание оставаться верным церковной традиции. Именно для него первородный грех повлек за собою не порчу человеческой природы, а только склонность людей к греху, которая гораздо больше объясняется из соединения души с телом. Поэтому, по его воззрению, человек отвечает перед Богом лично за себя, т. е. за свои сознательные поступки, а не за прирожденную греховность. Чисто гуманистическим характером отличается и одно место в его «Изложении христианской веры» (Christianae fidei expositio), написанном в 1531 г. Цвингли разделял учение об оправдании верою, но говорил, что если, по словам ап. Павла, без веры нельзя угодить Богу, то относится это лишь к знающим Евангелие и тем не менее в него не верующим: именно он не может допустить, чтобы одинаково осуждены были и те, которые его лишены не по своей вине, – чтобы целые народы были отвергнуты за то, что не по собственной вине не могли слышать слова Божия. Заметив далее, что было бы дерзостью ставить границы божественному милосердию, Цвингли продолжает: «Вы должны надеяться видеть (на том свете) собрание всех святых, мужественных и добродетельных людей, какие только были от создания мира. Там увидите вы обоих Адамов, искупленного и Искупителя; вы увидите там Авеля, Ноя и всех святых ветхого и нового завета; вы увидите также Геркулеса, Тезея, Сократа, Аристида, Нуму, Камилла, Катонов, Сципионов... Наконец, не будет ни одного хорошего человека, ни одного святого Существа, ни одной блаженной души, которых вы не увидели бы там с Богом». Настроение, подсказавшее такие слова, было совсем не похоже на настроение Лютера, сомневавшегося в спасении самого Цвингли. Это было одним из проявлений большей терпимости, которою вообще швейцарский реформатор так выгодно отличается от немецкого. Лютеранская реформация заботилась больше об единстве церкви, чем о свободе совести. Цвингли не относился так враждебно, как Лютер, к разнообразию верований. Вспомним поведение обоих на марбургском диспуте. Вообще у Цвингли резче, чем у Лютера, проведен принцип религиозного индивидуализма, принцип личной свободы в делах веры. Но и он останавливается перед выводами, какие делались отсюда анабаптистами.