Франсуа Рабле - Повесть славного Гаргантуаса, страшнейшего великана из всех до ныне находившихся в свете

Официанты, имеющие честь при Гаргантуасе служить, одеянием своим великолепию и пышности двора соответствовали. Всякому ученому человеку небезызвестно, что у него при поварной находилось для беспрерывного варения кушания следующее число мундкохов: у приуготовления соусов было четыреста человек, у варения похлебки такое ж число, да у жаркого шестьсот из первейших кухмистров; оным в помогу давалось еще две тысячи четыреста поваров и три тысячи пятьсот поваренков; при таком же множестве людей находились две тысячи триста сорок пять пирожников и тысяча восемьсот пятьдесят конфетчиков, знавших совершенно свое ремесло. Здесь не упомяну я еще число других официантов, которые у разных должностей при дворе Гаргантуасовом находились, как-то метрдотели и кравчей; но скажу только, что три тысячи слуг ливрейных носили в блюдах ужасной величины по целому быку, или по четыреста баранов, что и почитал Гаргантуас крошками. Он так много ел, что по три быка сажал на вилку и разом проплачивал, не откидывая же костей, которые в мгновение ока под страшными его зубами в пепел превращались. Гаргантуас во время такого действования испускал из рта своего искры, подобно как из трубы, в которой великий огонь бывает.

При таком изобилии Гаргантуасу весьма было трудно воздержать себя. Он не знал цены никакой вещи; стол его всегда был покрыт наилучшим в свете кушаньем, почему и воображал везде такое изобилие; он совсем не мыслил, что большая часть его подданных в бедности тогда находилась, когда все у него было в излишестве. Гаргантуас в таком пышном положении поведением своим славу свою помрачил, и неприметно дошел до великой крайности; всякий стал худо об нем мыслить. Он сначала сидел за столом по четверти часа, потом по два часа, а напоследок же просиживал и по четыре часа. Наконец до такой лености дошел Гаргантуас, что с осми часов поутру и до десяти часов вечера за столом все проклажался.

Я оставлю всякому судить, сколько в течении такого времени пошло в страшный его желудок вина для сварения шестидесяти волов и множества других припасов, о которых здесь я не упоминаю. Он иногда разом по тридцати своих рюмок выпивал, а по окончании пирования число оных иногда простиралось и до пятисот; в таком распутстве чинил всякое неустройство, разговор же его относился только к пированию, и не позволял о другом ни о чем говорить. Гаргантуас весьма щедро награждал тех, которые приуготовляли ему вновь изобретенные соусы. В некоторый же день пожаловал он такому изобретателю соусов две тысячи пятьсот рублей в награждение. Гаргантуас часто сам занимался стряпанием, и прилагал старание свое к изобретению новых кушаньев. Он за труд никак не ставил в кухню ходить, дабы показать поварам, каким образом следовало по вкусу его кушание приуготовить. Напоследок так сделался он нравным, что никто не мог его в том удовольствовать.

В некоторый день, увидевши, что одно блюдо не по вкусу его состряпано, то взял он его и опрокинул на голову тому, который отважился его на столе поставить, потом, сошедши в поварню, схватил с сердцов до пятидесяти кухмистров, и всех в огонь побросал. По окончании сего отправления нашел большой вертел, на который и посадил, как бы на штык, такое ж число поваренков; остальные как крысы разбежались и нашли убежище под котлами, а другие в такие места скрылись, в которые Гаргантуас и мизинец не мог всунуть. Сим средством спаслись они от смерти, которая им грозила.

Гаргантина, узнавши о сыновнем распутстве, без упущения времени предупредила его в несчастиях, которым он, по беспутному своему поведению, подвергался. Она для исполнения своего предприятия искала удобного времени, поелику не всегда был он намерен слышать нравоучительные ее наставления, и так, увидевши его в некоторый день одного в комнате, вошла к нему и стала следующим образом говорить: «Я вижу с великим огорчением, любезный мой сын, что ты не стараешься быть утешением твоим родителям на старости их лет. Ты по сие время оказывал во всем великое воздержание и приводил весь свет в удивление величиною своею и премудростью. О! сколько б была я счастлива, если б ты все шествовал по прежней стезе.