Энтони Готтлиб - Мечта о Просвещении. Рассвет философии Нового времени

Но, разумеется, между поведением газов и поведением людей есть разница. Газы неотвратимо подчиняются закону Бойля, а люди часто нарушают «неизменные» естественные законы морали. Так в каком же смысле существуют эти естественные моральные законы? Один примитивный ответ гласит, что и научные, и нравственные законы описывают, как должны себя вести вещи, — только люди, в отличие от газов, менее послушны. Сейчас это звучит как шутка, но Монтескье, например, кажется, верил в нечто подобное. Он писал, что «мир разумных существ далеко еще не управляется с таким совершенством, как мир физический» 126. Поскольку людям дарована свобода воли и возможность ошибаться, они регулярно сбиваются с пути и не всегда действуют в соответствии с законами, предписанными им Богом. По словам Монтескье, даже звери «не всегда» 127соблюдают свои естественные законы, хотя в этом отношении они, кажется, совершеннее людей. Растения же в этом вопросе дают фору всем: они «лучше следуют своим естественным законам» 128. Другими словами, капуста законопослушнее королей.

Гоббс не впадал в подобную путаницу. Его естественные законы нравственности имеют дело с тем, что «ведет к сохранению и защите» 129человеческой жизни, то есть с наиболее эффективными средствами самосохранения. Например, по мнению Гоббса, учитывая воинственные наклонности наших собратьев, можно считать фактом, что наиболее вероятный способ остаться в живых — жить в мире, а не воевать. Итак, «первый и основной естественный закон… что следует искать мира и следовать ему» 130. Другие 20 принципов в списке Гоббса касаются типов поведения, способствующих миру, таких как выполнение соглашений и справедливое отношение к другим. Также описываются социальные механизмы, наилучшим образом подходящие для устроения гармоничной жизни. Он ссылался на эти максимы как на «заключения или теоремы» 131и утверждал, что они могут быть «подсказаны разумом» 132. Желая показать, почему для мира необходим тот или иной тип поведения, он подкреплял каждый случай аргументами. Нередко он выводил один закон из другого, точно так же как Евклид выводил свои геометрические теоремы частично из предыдущих теорем. Доказательства Гоббса не всегда неопровержимы, впрочем, как и у Евклида. В результате Гоббс якобы разработал свод знаний о рецептах мира и выживания.

Эти знания были достаточно надежными, чтобы называть их «наукой» 133, по крайней мере Гоббс так думал, но в то же время он ссылался на свои теоремы как на «предписания» 134, то есть команды, и обычно излагал их в форме наставлений. По-видимому, каждый естественный моральный закон может рассматриваться двумя способами: как утверждение о положении дел (например, «выполнение обещаний способствует миру») или как приказ (например, «вы должны соблюдать свои обещания»). В качестве утверждений эти законы так же верны, как и закон Бойля или любое другое точное обобщение: соблюдение обязательств действительно благоприятствует миру. Но если их рассматривать как приказы, то они, конечно, не всегда выполняются: люди иногда нарушают свои обещания.

Согласно Гоббсу, строго говоря, назвать что-то законом можно только в том случае, если приказ исходит от кого-то, наделенного властью. Он писал, что его предписания, по сути, так и были заповеданы: они «суть те заветы божественного Всемогущества, которые были переданы нам как законы Царствия Небесного Господом нашим Иисусом Христом и святыми пророками и апостолами» 135. Гоббс считал своим долгом показать, что такие традиционные добродетели, как «справедливость, признательность, скромность, беспристрастие, прощение» 136, являются «путями или средствами к миру» и если мы желаем процветания, то тогда нам тем более стоит их практиковать. Но также он старался доказать, что все его нравственные правила можно найти в Библии 137.

Учитывая существование таких правил, которые, как нам говорят, обнаруживаются разумом и подтверждаются писанием, можно предположить, что есть определенные ответы на этические вопросы. Например, убийство, очевидно, дурно. И все же иногда Гоббс, казалось, утверждал, что в действительности нет ничего хорошего или дурного, просто людям так это представляется. Например, в самом начале «Левиафана» он писал:

Каков бы ни был объект какого-либо человеческого влечения, или желания, — это именно то, что человек называет для себя добром; объект своей ненависти или отвращения он называет злом… Ибо слова «добро», «зло»… всегда употребляются в относительном смысле в зависимости от того, кто их употребляет, так как ничто не бывает чем-либо таковым просто и абсолютно… 138