Гейдар Джемаль - Давид против Голиафа

В этих условиях главной стратегической проблемой Истории становится организация социально-политического протеста, который как бы лишается своего субъекта с исчезновением классических «пролетариата» и «буржуазии». Точнее говоря, субъектность протеста размывается на мириады микроскопических протестных импульсов, живущих в индивидуальных сердцах, которые, тем не менее, не способны пережить опыт солидарности, в силу того, что обладатели этих сердец в человеческом плане слишком деградированы.

Вместе с тем, гибель протеста как принципиального фактора означает духовную смерть самого человечества, за которой неминуемо последует и его физическая катастрофа. Протест есть смысловой стержень истории.

Из всего сказанного следует, что на нынешнем этапе состояния мирового общества задача консолидирования экзистенциальных протестов в единый политический вектор может быть возложена только на религию как последнюю и предельную область этического долженствования. В силу этого, базой для формулирования такого теологически обеспеченного протеста становятся те среды, где социально навязанная извне солидарность сочетается с открытостью к религиозному дискурсу. Такой средой на сегодняшний день являются, в первую очередь, диаспоры.

Для любой протестной идеологии крайне важно опереться на концепцию некой мессианской общности, которая могла бы выступить в качестве реального коллективного деятеля, инициирующего смысловое изменение Истории (фундаментальную смену парадигм сознания). С этой целью на роль такого исторического мегасубъекта назначались различные социальные классы (буржуазия, пролетариат…), нация («народ-богоносец», «избранный народ»…) и другие образования. Проблема в том, что любые общности, основанные на позитивных – т. е. жизнистских – ценностях, оказываются либо виртуальными, либо ложными.

Классовая солидарность, опирающаяся на единые для данного класса политэкономические интересы, представляет собой виртуальную общность. Именно поэтому множество выходцев из любого данного класса действует по убеждениям вопреки классовым интересам. И, с другой стороны, все эти классы исторически оказались упраздненными к сегодняшнему дню с изменением макроэкономического расклада.

Что касается нации, ее базисом выступает определенным образом осознанное и интерпретированное прошлое. Но «общее прошлое» необходимо является не чем иным, как мифом, на котором может базироваться только ложная общность. Она существует до тех пор, пока новая интерпретация не породит новый миф о прошлом. (Существование «советских людей» на месте исторических «русских» и явление в последние годы ностальгической попытки восстановления царистской мифологии, но с совершенно новым человеческим материалом, – лучший и наиболее очевидный для нас пример этого.)

Причина того, что всякая позитивная общность иллюзорна, заключается в том, что, грубо говоря, «каждый умирает в одиночку» (Ганс Фаллада). Человек смертен (конечен); именно поэтому ценность его внутреннего времени радикальным образом не соответствует любым ценностям, возникающим из сферы утверждения жизни, будь то обеспечение сиюминутных материальных интересов или проективное воспроизводство жизни и служение будущим поколениям. Самое малое, что можно сказать о соотнесении внутреннего времени с ценностными концептами вне индивидуальной сферы, – это то, что речь идет о «неэквивалентном обмене». Ни служение своей утробе при жизни, ни служение счастью будущих внуков и правнуков (понимаемому в принципе тоже как проявленное жизненное преуспеяния) ни, тем более, служение мифам вроде «государства», «нация» и т. п. не сопоставимы с фактом безусловного исчезновения живого индивидуального участника исторического процесса.

Внутреннее время смертной личности соотносимо только с личной же вечностью, даже если последняя имеет характер персонализированного, «адресного» небытия. Единственной общностью, которая имеет корни в реальности, может быть лишь «братство по могиле», союз людей, которые одинаковым образом интерпретируют общую для них всех смерть. Такая интерпретация неизбежно вносит глубинно религиозный теологический характер, не имеющий ничего общего с мифологией трансмиграций, жизни после смерти, иллюзорности любого конца и т. п.

Первичное фундаментальное сознание своей конечности ведет к духовному утверждению Воскресения и Суда как предельного выражения смысла.