Кротков Антон - Аннотация

«Хотя вряд ли он так глуп, чтобы действовать столь топорно – после некоторых колебаний всё же рассудил Луков. – Шпион прежде всего должен отвести от себя подозрение, а все видели, как он дал мне эти пилюли».

Немного успокоившись, Луков положил в рот таинственные крупинки. Очень долго ничего особенного не происходило. Все давно заснули, а Одиссей ворочался на своей лежанке. В голове все вертелась фраза, сказанная после ужина Галей: «Вы удивительно чистый бесхитростный человек, Одиссей. Вы просто не способны скрывать свои чувства. У вас с самого утра такое растерянное выражение лица, словно вас внезапно предали».

«Если я действительно открытая книга, то старая бестия уже конечно прочитал на моём лице, что я всё про него знаю – размышлял Луков. – А своим поведением в небе над аэродромом я показал, что и роль молчаливого сообщника меня тоже не устраивает. Таким образом я стал для него опасной помехой».

Проснувшись, Луков с удивлением узнал, что проспал больше двух суток. За это время экспедиция должна была совершить не один воздушный прыжок. Только затянувшаяся непогода задержала их на здешнем аэродроме.

Одиссея пригласили за стол. Он чувствовал себя так, словно не до конца проснулся. Во всём теле присутствовала какая‑то вялость, заторможенность. Кажется ему даже что‑то снилось, да вот незадача, он не мог вспомнить что именно.

За окном давно сверкало солнце, можно было вылетать. Оказалось, что первая машина взлетела, когда он ещё спал.

В воздухе Одиссей ощутил неожиданный прилив энергии. Вдруг ему стало удивительно хорошо и легко. Энергии в теле – хоть отбавляй! В мышцах удаль молодецкая. Голова свежая и ясная. И ни намёка на тошноту. Возникла уверенность, что он окончательно излечился от морской болезни. Хотелось петь. Удивительное дело! Впервые с начала экспедиции Луков мог в полной море наслаждаться радостью полёта. Вместо ставших уже привычными страха, тошноты и головокружения Одиссей испытывал незнакомое ему прежде упоение небывалой свободой, хмельную радость покорителя безбрежной воздушной стихии. Он словно слился с чудесной машиной, ему передалась лёгкость, с которой рукотворная птица скользила по волнам воздушного океана. Что да чудесные пилюли дал ему генерал!

Но после посадки его ожидало тревожное известие. Выяснилось, что машина с комиссаром и Галиной, которая взлетела раньше и по всем раскладам давно должна была ожидать их на земле, ещё не прилетала. Хотя такое уже случалось и прежде: самолёт мог сбиться с курса. Поэтому всё ещё могло кончиться благополучно. Какой‑то запас времени – пока в баках второго самолёта ещё оставалось горючее – у находящегося в небе экипажа имелся. Но текли минуты, и постепенно надежда таяла. Одиссей вспомнил, как ещё на московском аэродроме комиссар угрожал пилоту из бывших офицеров немедленным расстрелом, если заметит малейшие признаки измены. Всю дорогу они ругались, как кошка с собакой, не скрывая взаимной ненависти. «Не выполнил ли чересчур бдительный большевик свою угрозу? А может, в воздухе обнаружилась поломка, и перед лицом неизбежной аварии пилот решил пойти на вынужденную посадку? Такое ведь тоже может быть…» – думал Луков.

Генерал снова взглянул на часы и будничным тоном объявил:

– Всё. Время вышло. Если они где‑то приземлились, то будем надеяться, что их найдут.

Он попросил местного коменданта организовать поиски пропавшего аэроплана, а также телеграфировать на другие аэродромы, ближайшие железнодорожные станции и в штабы воинских частей просьбу оказать содействие.

После этого начальник экспедиции повернулся к немцу:

– Товарищ Вендельмут, прикажите механикам готовить наш самолёт к вылету.

Перед глазами Лукова возник образ несчастной девушки. Нет, наверняка они могут сделать ещё что‑то для пропавших, думал Одиссей. Но для этого нужно остаться и ждать. Всячески тормошить местное руководство. Ведь они особая экспедиция! За ними стоит Москва, поэтому никто не посмеет халатно вести поиски в их присутствии. А так выходило, будто они бросают коллег на произвол судьбы.

Молодой человек стал подыскивать нужные слова, которые могли бы убедить генерала повременить с отлётом. Но каждый раз, подымая глаза, видел перед собой лишь неприступную самоуверенность. Омерзительная робость перед этим по‑азиатски жестоким военным начальником овладели Луковым. В душе Одиссей рвался выразить своё активное несогласие с таким наплевательским отношением к подчинённым, но какой‑то внутренний блок не позволял ему открыть рта.