Бахтиар Ахмедханов - Ход слоном

Я любил мой номер, ставший мне домом. Казалось, что я живу здесь не несколько суток, а много-много лет и не верилось, что через 10 дней придется отсюда уезжать. И куда еще уезжать! При мысли о том, куда именно и что меня может там ждать, хотелось переплыть Красное море и забиться в щель на том берегу. Что там у нас на той стороне? Саудовская Аравия? Не фонтан, конечно, но все же лучше, чем то место, которое мне уготовано, если все пойдет не так. А в том, что все пойдет не так, я был теперь почти уверен.

Впрочем, я ни о чем не жалел. Во-первых, поздно, а, во-вторых, лучше пожить напоследок по-человечески, чем пускать слюну у витрин, сжимая в потном кулачке пенсионные копейки.

Все началось примерно год назад. Хотя перемены в моей жизни начались гораздо раньше, осенью 2006-го, когда меня как собаку выгнали на пенсию. Год а то и больше после этого я тихо, а временами и довольно громко спивался в компании такого же некондиционного мусора. Говорят, в Японии так называют вышедших на пенсию мужчин – квартиры у них там маленькие, и мужики, которые провели всю жизнь на работе, вдруг начинают путаться под ногами. Наши квартиры тоже не дворцы, зато дворы – хоть конем гуляй.

Коллективчик наш был маленький, но дружный. С утра мы уже скидывались и к обеду, как правило, бывали уже готовенькие. Сначала мне все это нравилось. Было в этом какое-то мазохистское удовольствие, что-то типа «пойду пешком назло кондуктору», а точнее – назло всему миру.

Просыпаешься на рассвете – ну совершенный кусок дерьма: во рту словно кошки нагадили, голова трещит, тошнит, но хуже всего – эта мерзкая внутренняя дрожь, знакомая каждому выпивающему человеку. Вода из-под крана не помогает, лезть под душ нет сил. И отчего-то очень страшно. Нет, не страшно – тревожно, вот точное слово. Кажется, и тревожиться-то давно больше не за кого и незачем, но только алкогольная тревога – чувство иррациональное. И тогда ты набрасываешь прямо на майку пиджак (куртку или пальто, если зима) и спускаешься в по-утреннему оживленный двор. Там садишься на лавку и принимаешься с отвращением ждать.

В молодости, когда я испытывал похмелье, мне хотелось вставить в голову черный, блестящий, мокрый шланг и тугой холодной струей промыть дочиста мозг – чтобы не осталось ни молекулы этой дряни. Сейчас по-другому. Одно только желание и остается – добавить этих самых молекул.

Пить в одиночку я не мог никогда, наверное, это меня всю жизнь и спасало. Вот и сейчас – я терпеливо ждал кого-нибудь из дворовых пьяниц. Эти утренние ожидания были наихудшим временем суток.

Сидишь, чешешь седые космы, с которых сыплется перхоть, и слезящимися глазами смотришь, как люди торопятся на работу. Эти люди живут на другой планете. Не потому, что они ездят на дорогих машинах, а у тебя нет даже велосипеда. Некоторые из них идут к метро, и одеты они скромно. Нет, не поэтому. Просто дело в том, что у них есть будущее, а у тебя его нет.

Но ты им не завидуешь, да и как завидовать, если вы живете на разных планетах? Ты – на планете «Внутренней Дрожи», маленькой такой планетке, размером с несколько окрестных дворов, то есть как раз до метро с недавно открывшимся круглосуточным магазином. И они – на планете «Где Все Спешат». Но все равно никуда не успевают, потому что конец у всех все равно один. И поэтому ты им не завидуешь.

Ты вообще никому не завидуешь, и сознание этого переполняет тебя чувством гордости. Каждый наверняка обращал внимание, какими гордыми часто бывают алкаши. Это потому что они обладают сокровенным знанием, которого напрочь лишены серые личности, шестерящие ради эфемерных благ. А тут – в обосанных штанах, но гордый!

Помню, еще в молодости кто-то из друзей притащил в университет северокорейский пропагандистский журнал, издающийся на русском. На обложке был изображен счастливый мальчик в пионерском галстуке, а внизу подпись: так живут счастливые северокорейские дети, не завидуя никому на свете». Мы были очень похожи на этого мальчика с обложки. Он тоже никому не завидовал, ну и, понятное дело, никто не завидовал ему.

Первый утренний глоток был спасением, чудодейственным средством, преобразователем всего сущего. Процесс напоминал мне манипуляции алхимика, работающего с разными субстанциями. Еще минуту назад ты не мог собрать вместе несколько простых мыслей, но вот ты проталкиваешь в себя пахучую едкую жидкость, заливаешь сверху другой жидкостью, уже сладкой и отдающей гуталином (если бы алхимики знали, что существует сочетание водки с колой, они не морочили бы себе головы каким-то философским камнем!) – и – о чудо! – мысли начинают собираться вместе. Это уже не мутные, позорно короткие струйки, похожие на те, которыми обгаживают деревья собаки. Это – светлые ручьи, собирающиеся в единый поток, спокойный и могучий.