Валерий Гитин - Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 1

КСТАТИ:

«Пусть женщина не рассуждает: это ужасно».

«Не следует растить детей — ненадежное это дело, ибо удача достигается высокой ценой борьбы и забот, в случае же неудачи страдание ни с чем не сравнимо».

«Мужествен не только тот, кто побеждает врагов, но и тот, кто господствует над своими удовольствиями. Некоторые же властвуют над городами и в то же время являются рабами женщины».

«Мудрому человеку вся Земля открыта. Ибо для хорошей души отечество — весь мир».

Демокрит

Что ж, под каждым словом могу подписаться…

Единственное, что не могу принять, это то, что Демокрит на последнем этапе жизни сам себя ослепил, подолгу глядя на медный щит, отражающий лучи заходящего солнца. По расхожей версии, он таким образом лишил себя возможности воспринимать искаженную глазами картину мира, чтобы усилить восприятие посредством разума. Весьма похоже на правду, учитывая то, что Демокрит не раз писал о том, что мышление — самый главный, самый совершенный «орган познания».

В принципе, каждый волен выбирать способ познания, но не исключена и вероятность того, что Демокриту попросту изменило чувство юмора, и он уже не мог находить смешными все те мерзости, которые то и дело попадались ему на глаза. Все может быть…

Но, конечно же, существует достаточно большой выбор иных способов дистанцирования от мерзостей жизни. Один из таких способов предложил современник Демокрита философ Антисфен(444—366 гг. до н.э.), который на вопрос, какая наука может считаться самой необходимой, ответил: «Наука забывать ненужное» .

А ведь это и вправду выход из многих нежелательных ситуаций: забыть, вычеркнуть, стереть из памяти, потому что слишком много чести для какой-то мрази — позволить ей занимать место в драгоценной памяти, да еще и терзать эту. самую память… Нет. Не было и все тут. В особенности если не сделано никаких логических выводов. Так что если какой-то деятель, отнюдь не бедствующий при нынешнем государственном устройстве, заявляет о том, что памятники большевистским главарям — это «наша история» и поэтому их никак нельзя убирать с главных улиц, не верьте ему. Это не наша история, это их история, тех, которые запросто произвели эту во всех планах посредственную личность с дипломом историка в президенты весьма тучного фонда, которые оплатили учебу его отпрыска в Оксфорде и которые бессовестно эксплуатируют ностальгию впавших в детство стариков о том времени, когда колбаса была дешевой, а эрекция — изнуряющей. Да, это их история.

Время от времени какой-то из банков подвергается ограблению, и если следовать их логике, то нужно это ограбление считать историей банка и устанавливать памятники грабителям (или хотя бы мемориальные доски). Нет, господа, нельзя героически ограбить банк. Это можно сделать дерзко, нагло, вызывающе или как-нибудь еще в этом духе, но никак не героически, так что памятники тут, как говорится, «не из той оперы».

КСТАТИ:

«Государства погибают тогда, когда не могут более отличать хороших людей от дурных»

Антисфен

Он был одним из самых заметных учеников Сократа, он был свидетелем его смерти и был он одним из очень и очень немногих, кто сделал верные выводы из сократовской трагедии.

Антисфен (444—366 гг. до н.э.) стал ценителем философской школы киников (в ином звучании — «циников»), то есть людей, которые открыто пренебрегают общепринятыми нормами нравственности и благопристойности и при этом живут так, что у них практически нечего отнять и их нечем устрашить, в чем они схожи с бродячими собаками: kyon — «собака» и соответственно kinikoi — «киники».

Сам Антисфен называл себя «Непородистый пес».

Его жизненная позиция заключалась во всемерном ограничении потребностей, ибо именно это ограничение и способно подарить человеку ощущение подлинной свободы.

КСТАТИ:

«Мудрец ни в ком и ни в чем не нуждается, ибо все, что принадлежит другим, принадлежит и ему».

Антисфен

А еще Антисфен бескомпромиссно отделял сугубо человеческие достоинства от достоинств других объектов окружающего мира. Как-то он заглянул в мастерскую знакомого скульптора и увидел там юношу, который позировал с таким гордым видом, как будто только что разгромил в одиночку огромную армию неприятеля.

— А скажи-ка, — обратился к нему философ, — если бы бронза могла говорить, чем бы она могла похвастаться?

— Своей красотой, — ответил юноша.

— И тебе не стыдно гордиться тем же, чем и бездушная статуя? — с презрением проговорил Антисфен.