WiZaRd: Татьяна Соломатина

Я наклоняюсь к огоньку в сложенных ладонях моего мужчины. Я затягиваюсь. Я поднимаю глаза и…

– Или у меня галлюцинации, или я вижу своего отца! – говорю я своему мужчине.

Он оборачивается в направлении моего взгляда и говорит:

– Да. Это твой отец. Ну, или у него есть близнец.

Откуда?! Откуда здесь мой отец?! Он сейчас… То есть тогда, восемнадцать лет назад, должен быть в своём южном приморском городе. Ни звонка, ни письма… В конце концов, откуда он знает этот адрес?!

– Привет! – говорит мой отец безмятежно. – Ну что, пойдёмте?

– Куда? – ошарашено уточняю я.

– К вам! Я только что с поезда, пока нашёл адрес… Очень чаю хочется!

– Откуда у тебя этот адрес? Что ты делаешь здесь?

– Я здесь в командировке. Вот и решил у вас остановиться. В смысле, навестить. А адрес – из паспорта.

Ну да! И в паспорте можно многое не так понять. Например, принять место прописки за место проживания. В моей голове тогда, восемнадцать лет назад, крутятся мысли о том, что как это мерзко – выписывать адрес из паспорта. И почему ни звонка – есть же номер моего телефона. Почему ни письма – я же оставляла ему, моему отцу, адрес, куда мне писать. На каком-то клочке, там, в подъезде, куда он выбежал сказать своё коронное «я-то ничего…». Он потерял клочок и с телефоном, и с адресом. Но мама не потеряла. Как не теряются и не горят блокноты в архивах НКВД-КГБ-ФСБ. А если бы мы сегодня и сейчас не были на этой скамеечке? Что тогда? Он бы напугал старую больную женщину. Женщину, которая не боялась ничего. Женщину, которая пятнадцатилетней девочкой украла мешок зерна, чтобы прокормить свою многочисленную семью. Не только украла, но и ехала, вцепившись в него, на крыше вагона. Бесстрашную женщину, прошедшую войну. И ничего не боявшуюся там – в Берлине сорок пятого – сорок седьмого. Женщину, пережившую своего мужа. Женщину, вынесшую несколько тяжёлых операций. Женщину, выживающую с онкологией. Сейчас бы он, мой отец, её напугал. Я представляю себе это. Звонок. «– Кто там? – Я Такой-то Такоевич. А вы кто? А где моя дочь?» А бабушка моего мужчины – за дверью. В ночной рубашке и халате. Беспомощная. С калоприёмником. Бывшая некогда бесстрашной, красивой, яркой женщиной. Из-за двери, опираясь на клюку, отвечает на вопросы незнакомца. И думает, что надо бы его впустить, и напоить чаем, и накормить – всё-таки отец любимой женщины её внука. Ну а в доме шаром покати. И калоприёмник. И непричесана. Это стресс для бабушки моего мужчины. Сильный стресс. Но что это всё моему отцу? Ему это всё – ничего. У него просто есть адрес из паспорта – и он пришёл. И хорошо, что мы тут на скамеечке. Как?! Как мы тут, на скамеечке?! Мы же сегодня не собирались. Мы же приходим по субботам. После визита медсестры и домработницы. К пирогам-блинам и чаю. Бабушка любит, чтобы всё чисто-красиво. Что мы тут сегодня? Какие законы существуют в пространстве-времени переулка, затерянного в дебрях огромного столичного города и тех трёх минут на сигарету? Определённо в иных школах жизни отменное администрирование, слава богу!

– Сюда мы вас пригласить не можем! – слышу я жёсткий голос моего мужчины.

Как хорошо, что он сказал это за меня.

Мой отец очень удивлён. Он смотрит в глаза моего мужчины и не находит там той лучезарности, что видел год назад.

– Почему? – спрашивает он с недоумением обиженного малыша. – Я только что с поезда, и пока нашёл этот переулок…

– Потому что здесь живём не мы, а моя старая, очень больная бабушка. И визит незнакомца для неё – стресс, – отвечает моему отцу мой мужчина. – Но вы можете подождать нас тут, на скамеечке. Пока мы её навестим. Это недолго. А потом поедем к нам.

Разумно, не правда ли? Разумно, когда два взрослых мужчины о чём-то договариваются. Но взрослым мужчиной здесь можно назвать только одного. Поэтому мой отец выходит из себя и становится пискливым:

– Почему это я не могу подняться с вами?! – взвизгивает он.

– Папа, тебе же объяснили! – говорю я.

Но мой отец не становится счастливым, услышав слово «папа». Мой отец уходит, не попрощавшись. И вся его спина скорбит о неблагодарной твари. То есть – обо мне.

История о том, как я «не пустила на свой порог родного отца», муссируется в южном приморском городе лет пятнадцать после того года, что восемнадцать лет назад. При каждом пересказе обрастая леденящими душу подробностями. В итоге превращаясь в самую что ни на есть законченную литературную форму на манер пьесы. Пьесы, которой мог бы гордиться любой провинциальный театр, будь она поставлена толковым режиссёром. Бедный провинциальный отец является на порог богатой столичной дочери. А она, свысока помахивая боа из шиншиллы, выставляет его за этот самый порог. Спускает с лестницы. Выбрасывает вдогонку потёртый чемоданишко. И демонически хохочет. И даже шиншилла из боа по команде «фас!» накидывается на бедного провинциального отца и кусает, кусает!.. Это была бы отличная пьеса. Эдакий постмодернизм.