Евгений Некрасов: Муха и влюбленный призрак

Месяцем раньше двенадцать управляющих выпи­сали из Германии старого профессора Вернике, све­тило мировой психиатрии. Он прибыл на следующий день после гибели Белого Реалиста и произнес в суде речь из одной фразы: «Господа, любовь не нуждается в лечении». Весь зал встал перед Олюшкой, одетой в траурное платье. Да, если бы он приехал на день раньше... — вздохнул историк. — Ценой своей жизни Белый Реалист спас Олюшкино состояние, но сделал ее несчастной. До старости она ходила на мыс, где нашли простреленную фуражку.

— Олюшкин мыс! — подсказала Маша. — Да, с тех пор его так называют... А еще интерес­но, что все Олюшкины враги плохо кончили. Один разорился дотла, другой запил, третий проигрался в карты и то ли утонул, то ли сам утопился. Начали по­говаривать, что здесь не обошлось без Белого Реали­ста. Мол, душа самоубийцы не может попасть в рай, а наказания адом не заслужила, вот и бродит по земле, помогая влюбленным и расправляясь с их врагами.

Самые злые потоки дождя схлынули, мама вклю­чила «дворники». Стало видно, что джип стоит в луже.

— Увязли. Я не могу толкать, у меня нога сломан­ная, — довольным голосом сообщил Иванов.

— И вы молчали?! — забеспокоилась мама. — Сейчас мы в больницу...

— Нога у него сломана лет десять назад, — сказал Евгень Евгеньич. — Все никак не заживет, особенно когда надо работать.

— Зажить зажила, но мозжит в непогоду, — объ­яснил Иванов.

Мама завела мотор, и мощный джип легко вы­брался из лужи. Иванов поджал губы, как будто его оскорбили.

— Я так и не поняла, зачем он застрелился, — сказала Маша. — Ну, отобрали бы у Олюшки ее заво­ды. Многие и без заводов живут.

— Хотел жениться на богатенькой, а номер не прошел. Он и — того, — рассудил Иванов.

— Он думал о любимой, — сказал Евгень Евгень­ич. — Что мог предложить рыбак дочери миллионе­ра? Копаться в огороде и рыбой на базаре торговать?

— Он думал о себе, — сказала мама. — Женщина может расстаться с заводом, чтобы не расставаться с любимым. Только не всякий мужчина примет такую жертву. Просыпаться, смотреть в облупленный пото­лок и думать: «А ведь она жила во дворце и все отдала ради меня». Этот Белый Реалист просто снял с себя ответственность и бросил девушку. Она даже замуж не вышла.

— Он поступил по-мужски, — заключил Дед, и с этим все согласились, хотя каждый по-своему пони­мал, что такое мужской поступок.

— Так, значит, призрак Белого Реалиста обитает в подвале? — Дед обернулся и через спинку сиденья посмотрел на коробку. — Замок?

— Сейфовый. Четыре каленые сувапьды! — важно пояснил Иванов.

Маша подумала, что завхоз сам похож на непо­нятную и противную сувальду: суется везде.

— Я приглядел замок попроще, — добавил Ива­нов, — а Евгень Евгеньич уперся: только этот. Даже своих денег приплатил.

— Зачем? Пускай бы девочки ходили в подвал. У детей должны быть свои тайны.

— Там государственное имущество, — сказал 11 панов. На него перестали обращать внимание.

Дед смотрел на Евгень Евгеньича:

— А вам-то зачем это? Из своего кармана запла­тили за такую дурь, чтобы лишить детей игры. Боре­тесь с суевериями?

— Борюсь, — глядя в сторону, ответил историк.

— Никакое это не суеверие, — сказала Маша. — Петькина мама видела Белого Реалиста, когда в школе училась. И еще одна девочка, только она уехала жить в Сочи. А в прошлом году — Настя Говорова из один­надцатого класса. И все поголовно вышли замуж.

— Вот видите, Николай Георгиевич! — оживился историк. — Взрослая девочка, в восьмой класс пой­дет, а верит в призраков.

Маша фыркнула:

— Я верю не в призраков, а людям. Все говорят одно и то же: Белый Реалист молодой, интересный. И по виску непрерывно течет кровь. Непрерывно! Стали бы они врать, тем более что все замуж вышли! Петькиной маме он сказал имя жениха — все точно.

А Насте Говоровой не захотел говорить, но сделал рукой так, — Маша нарисовала в воздухе круг, — и она сразу поняла, что у нее муж будет шофером. Руль же круглый. И колесо.

— Так мясорубку крутят, — проворчал Иванов. А Евгень Евгеньич сказал:

— Земля тоже круглая. Может, он имел в виду ка­питана дальнего плавания.

— Может, — согласилась Маша, — только шофер уже был у Насти на примете.

Из пелены дождя вынырнула школьная ограда. На каменных столбах еще сохранился знак Бобрищева: две кефали, как половинки круга — одна головой вверх, другая головой вниз. В детстве Маша думала, что кефали играют в салочки. А потом узнала, какие они хищные, присмотрелась к разинутым ртам и по­няла, что каждая норовит вцепиться другой в хвост.