Саймон Лелич - Разрыв

Кто это? — говорит Донни.

Я не отвечаю. Борьбой занят. Она, конечно, баба, но все же не маленькая. Эта шатия-братия — у них же бабы всегда крупнее мужичков получаются, верно?

Ну, в общем, она понемногу успокаивается. Успокаивается. Это значит вопить перестает. Вытирает ладонью рот, отдувается, а глаза у нее такие, точно ей хочется, чтобы Донни вниз спустился и поближе к ней подошел.

Но он не спускается. Где встал, там и стоит. Я же вам говорил, не дурак.

Ты, кричит она. Зачем ты это сделал?

Кто это, пап? О чем она говорит?

Она говорит, что ты на ее сына напал. В автобусе. Говорит, ты на него поссал. Я думал, Донни рассмеется или еще что. Понимаете, это же смешно, на хер. Но нет. Не смеется и не говорит ничего. В пол смотрит.

Донни, говорю я.

А эта психованная, она, типа, видите! Видите! Это он сделал, он признается.

Нет! говорит Донни. Это не я. Клянусь, пап, это не я.

Я просто смотрю на него.

Честно, пап, поверь. То есть, я там был. Видел, как все было. Видел, что они делали, но это не я.

Он врет! — вопит женщина.

Заткнитесь, говорю я. Заткнитесь, вы. Так кто это сделал, Донни? Что ты видел?

А Донни ни гу-гу. Язык проглотил. И все становится ясно, так? Не надо быть, как его там, каким-то там херологом, чтобы понять — кто.

Донни, опять говорю я. Что ты видел?

Я не могу сказать, пап. Ты же знаешь, не могу.

Это был он! Мне сын так сказал!

Это не я. Клянусь вам, не я!

Он видел его. Он тебя видел!

Может, он меня и видел, но я ничего такого не сделал. Там полно народу было. Куча. Может, он меня спутал с кем. Может только подумал, что это я.

Ничего он не спутал! Раз он говорит, что ты, значит…

Вы ошиблись, говорю. Ошиблись мальчиком. Идите в школу, расскажите, как и что. Пусть они этим занимаются.

Я была в школе, отвечает она. Разговаривала с директором. Он сказал, они ничего сделать не могут. Значит, ничего и не сделают. Вот я и пришла к вам. Поговорила с моим сыном, а теперь говорю с вами!

Тут Карен пищать начинает. Говорит, там же камеры есть. Ведь так? В автобусах.

Точно, говорю. Вы с автобусной компанией поговорите. Пусть они посмотрят в их камерах.

Они залепили камеры бумагой! И она опять орать начинает. Ваш сын и залепил! Закрыл объективы бумажными носовыми платками! И снова мимо меня рвется, пытается до Донни добраться, но тут уж я решаю, что с меня хватит. И делаю то, что надо было с самого начала сделать. Хватаю ее за руки и выталкиваю на улицу. И говорю, вали отсюда. И дверь перед ней захлопываю. Возвращаюсь в дом и доедаю обед.

Ну и конец. Тем все и кончилось. И не видел я ее больше, и не слышал. Что и доказывает, правильно? Ну, то есть, если она была так уж уверена, что все сделал Донни, то не уползла бы обратно в свою нору после того, как здесь бесилась. А она вернулась домой, потолковала еще разок с сынком, а тот, типа, э-э… ну… ладно… может, я и ошибся. Может, это и не Донован сделал. И что, извинилась она передо мной? Или перед Донни? Хрена лысого.

Так что, можете сидеть тут сколько влезет и наговаривать на него. Я все это и раньше слышал. Слышал раньше и ни слова правды в этом нет.

Знаете что, я вообще не понимаю, зачем мне с вами разговаривать. Вы же как все они, я по лицу вашему вижу. Вам не важно, что я говорю. Только воздух зря сотрясаю. Верьте, во что хотите, черт с вами. Какая теперь, на хер, разница.

Все, закончили. Сейчас.

Ну-ка, дайте мне эту штуковину.

Как она выключается?

Где, к чертям собачьим, эта кноп…

Я хочу попросить у вас прощения за мужа, инспектор.

Да нет, не беспокойтесь. Конечно, ему не понравилось бы, что я разговариваю с вами, но он теперь домой не скоро вернется. Только когда проголодается. Мама моя говорила, что мужчины похожи на собак. Они лают, иногда даже кусаются, но, пока их кормят, далеко от дома не убегают.

Вы не думайте о нем плохо. Он просто очень расстроен, вот и все. И злится, — он всегда злится, когда у него душа болит. Временами я думаю, что только так он себя выражать и умеет. Понимаете, его беда в том, что он человек вспыльчивый. Очень вспыльчивый. Ну и по сыну тоскует. Ведь это же неправильно, когда родители переживают своих детей, верно? Кто-то сказал так однажды, в новостях, по-моему, или, может, в «Корри», — знаете, постановка такая на радио есть? — ну, я и запомнила, но только никогда не думала, что… что мы… что…

Не обращайте внимания. Все в порядке. Я даже не плачу. Видите?

Я вам скажу то, о чем никому еще не говорила: я не плакала. Ни разу. С тех пор, как погиб Донни. Не знаю, почему. Вы только не поймите меня неправильно, мне очень больно. И я знаю, они еще придут. Слезы. Так же было, когда папа умер. Мне было всего семь лет, но я это запомнила. Запомнила, что не плакала, и старалась заплакать, и переживала — вдруг все подумают, что я не любила папу и станут винить меня в его смерти? Боялась, что люди скажут: если бы она посильнее любила его, он и сейчас бы еще жив был.