Саймон Лелич - Разрыв

Она начала торопливо подниматься по лестнице. Подошвы ее шаркали по деревянным ступенькам, впрочем, вскоре этот звук заглушило топанье полицейских башмаков, потрескивание раций, пыхтение, раздававшееся за ее спиной. Наверху Люсия остановилась и услышала, как один из ее спутников налетел на другого. Рыдания смолкли. Дверь, перед которой она стояла, была закрыта, звуков движения ниоткуда слышно не было. Люсия снова громко позвала хозяев дома.

— Сюда. Мы здесь.

Голос был мужской: тихий, безнадежный. Люсия узнала его. Она торопливо шагнула вперед, поджав живот, чтобы не позволить сердцу упасть.

Она остановилась в дверном проеме. Открытая дверь заслоняла большую часть спальни. К платяному шкафу привалился отец Эллиота. Голова его была опущена, руки в крови.

Люсия вошла в спальню. Не сводя глаз с отца Эллиота. Она знала, что ей следует повернуться, осмотреться, однако тело ее не слушалось. Даже ноги, казалось, несли Люсию вперед против ее воли. Она понимала, что ее ждет в спальне, и не хотела видеть это. Ей хотелось шагнуть назад, развернуться, выбежать из дома. Хотелось отмотать время вспять и сказать Коулу, отдайте дело Чарли, даже Уолтеру, потому что тогда ей хотя бы увидеть это не придется. Однако за спиной Люсии сопели двое полицейских, а ноги ее продолжали идти, и она, не успев воспротивиться их движению, оказалась в комнате.

Мать Эллиота баюкала на руках тело сына. Кровь была повсюду: чернела лужами на песочного цвета ковре, в волосах Эллиота, на лице и руках его матери, на простынях, еще укрывавших его ноги, кровь сочилась сквозь завязанные узлами полоски ткани, которыми были туго стянуты запястья мальчика. Вместе с кровью из Эллиота словно вытекли все краски. Глаза мальчика были закрыты, голова откинута назад, скрюченные пальцы левой руки касались пола. Лицо его матери закрывали волосы, она продолжала рыдать, но уже беззвучно. Плечи ее содрогались. Руки тряслись. Она прижимала к себе сына, словно желая пропитать его теплом своего тела.

Люсия сделала еще один шаг вперед, протянула перед собой руку и вдруг упала на колени, ощутив сквозь ткань брюк холод и влажность ковра. Протянутая рука, повисев немного в воздухе, тоже упала. Люсия оглянулась на коллег. Они смотрели на мальчика. И это было все, что они могли сделать. Самое большее, что мог сделать любой из них.

Вам кто-то уже рассказал про это, так?

Кто?

Да наплевать. Мне по фигу.

Что они вам сказали?

Ну и хрен с ними. Пусть говорят, что хотят. Я все равно доволен. Доволен, что мы это сделали. Мог бы, еще раз сделал бы. Даже лучше. И никаких неприятностей не нажил бы. Мне бы еще и спасибо сказали. Кричали бы мне ура. Говорили, что я им всем услугу оказал.

А вам зачем знать?

А это что, важно?

Мне за это заплатят?

Тогда с какого перепугу я рассказывать буду?

Хрена. За что вы меня арестуете?

Препятствую, ага Чему это я, на хер, препятствую? Это вы мне препятствуете. И вообще вы меня арестовать не можете. Мал я еще. Ничего вы мне не сделаете.

Да ладно вам. Туда посылают, только если ты грохнул кого, или трахнул телку, а она заявила, что ты ее силком поимел. Еще в колонию, куда за антисоциалку сажают, вы меня упрятать можете, ну так мне только по кайфу.

Хотя, хрен с вами. Расскажу. Теперь оно уже и не важно, так? Я уже говорил: вы меня благодарить должны. Учителя, предки, да вся ваша кодла должна мне спасибо сказать.

Мы же с самого начала поняли, что он козел, мы с Доном. Это ж видно было. С первого взгляда. Борода эта. Я насчет того, что… блядь… Что он себе думал? Пялился утром в зеркало и говорил, ага, вот такой видок самое то, нужно, чтобы у меня рожа, как жопа была, Телкам понравится. А прикид его. Я сроду не думал, что можно носить столько коричневого. Пиджак коричневый, рубашка коричневая, штаны коричневые, носки, и те коричневые. Туфли коричневые и трусы, наверное, тоже. Ха, ну да, коричневые труселя. Но это другая история, нет?

Так он же иммигрантом был. Сам так сказал. И не стыдился этого. Хвастался даже, думал, будто он круче нас всех. Учителям же этого нельзя, правильно? Они не имеют права оскорблять нас. Типа, когда я сказал ему, как меня зовут. Он спросил, я сказал, а он не поверил. Сказал, что я вру. Прямо в лицо. Грозился меня ударить. И этого учителям тоже нельзя. Ну, может, он и сказал, что тронет меня, так это еще хуже. В общем, он нам угрожал, оскорблял, вел себя, как хер знает какая шишка на ровном месте, а сам и был-то не старше шестиклассника.

Знаете, что он сделал? Смехота. Его первый урок, да? И что он делает, догадайтесь, бегает с него, весь в соплях. Можете в это поверить? Хотя, вы ж, как все телки, наверняка пореветь любите. Вроде моей сестрицы, она вечно сопли размазывает, Ги сделал то, Ги сделал это, бу-бу-бу, ду-ду-ду.