Петров Александр - Миссионер

— Безусловно! Здесь необходимо научиться разделять человеческое и Божественное. Как Церковь — это тело Христово в первую очередь, а потом уж и все мы, грешные. Так и человек — это сначала дух его, Богом сотворенный, а потом уж и тело греховное с душой искушаемой. Сначала узри Божье, а потом борись с греховным и тленным. Как нет Церкви без Христа, так и нет человека без Божиего духа.

— Как-то все это сложно пока для меня... — растерянно потерла она наморщенный лоб, довольно широкий. — А вот этот язык, церковнославянский? Половины слов современному человеку не понять. Когда, например, я услышала однажды слова молитвы, там меня насторожило слово «иже»: «Отче наш, Иже еси на небесех»... Помню, подумала: как же так? В тексте молитвы будто заложено сомнение, ведь слово «иже» воспринимается как «ежели».

— Но все-таки ты, наверное, уже поняла, что это два разных слова и, конечно, никакого сомнения у Иисуса Христа в существовании Бога Отца не может быть. Я думаю, что тебе как журналистке ближе всего понимание необходимости церковнославянского языка. В этом языке нет ругательств, он по-детски чист и очень сильно оберегает чистоту церковных Таинств от внедрения пошлости современного... даже не языка, а сленга русско-советско-одесско-американского. Или вот вспомни такие слова, как «конец», «поиметь», «хотеть», «переспать» и прочие. Какое пошлое и двусмысленное значение они в себе несут, как вот это загаживает и язык, и отношения между людьми. Почему, когда мы читаем романы прош­лых лет, то французскую речь аристократии мы воспринимаем нормально? Помню, как в школе меня учили, что этим баре защищали свои разговоры от прослушивания их простолюдинами. Почему же мы не можем признать нормальным, что Церковь защищает свою чистоту языком наших предков? Да и это уже не просто язык, это — как бы проторенная дорожка. Через его смиренное принятие в Царство Небесное благодаря Церкви, дышащей этим языком, уже взошли миллионы людей.

— Да, это, пожалуй, мне понятно. Наш, как ты говоришь, сленг, особенно бульварно-газетный, лично меня иногда доводит до тошноты. И русскому человеку полюбить и почувствовать некую заповедную прелесть церковнославян­ского языка — это нормально. Ну, хорошо, а как изменился твой образ жизни? Грешить совсем перестал? — снова в ее интонации появилась лукавинка.

— Меняюсь. Постоянно меняюсь. Когда готовишься к исповеди, пишешь на листок все свои грехи. А потом их надо священнику все перечислить. И не дай Бог какой-нибудь замолчать... Тогда вся исповедь не будет принята. Это ведь священника можно обмануть, а Того, именем Которого он, грешный иерей, отпускает грехи, — уже не обманешь. Когда я сначала ознакомился с перечнем грехов (вроде расшифровки каждого смертного греха), я просто ужаснулся! Да мы шага безгрешно не ступаем. Все наше мирское поведение соткано из греха. Но кто ощутил себя грязным, тот уже стремится отмыться. Это становится потребностью...

— Значит, сейчас ты на меня смотришь как на грязную... Ой, позор-то какой! — лицедейски возгласила она, но ноги на пол опустила и юбку одернула.

— Не волнуйся, все не так уж трагично, — мягко улыбнулся Андрей. — Грех — это болезнь души. Ну, не перестает же мать любить своего ребенка только потому, что он заболел. Она лечит его.

— А ты будешь меня лечить? — уже без своего обычного мяукающего кокетства совсем по-детски спросила она.

— Если только ты сама этого захочешь.

— Андрей... Андрюш, ты простишь меня? — жалобно и тихо пропищала она.

— Прощу... Давай, признавайся! — снова улыбнулся он.

— А я ведь тебя прикадрить хотела... — прошептала она, спрятав глаза.

— А я знаю.

— Ты простишь? — робко подняла она потемневшие глаза.

— Уже простил. Я когда-нибудь расскажу тебе, чем христианское отношение к людям отличается от языческого.

— Почему не сейчас? Мне уже интересно.

— Сначала пусть в тебе уляжется то, что мы тут с тобой наговорили. Все это очень серьезно и непросто. Хоть и звучит довольно обыденно на первый взгляд. Да и спать уже пора — ночь на дворе.

Они разошлись по комнатам. Андрей повесил на восточную стену свою походную икону-складень, встал на колени…

Утро началось со звонкого крика Иришки: «Дядя Андрей! Пойдем купаться!» Андрей потянулся к часам — всего семь. Ну да, ребенок привык к восьми часам приходить в детсад. Мама пробовала утихомирить дочку, но она уже вприпрыжку бегала по двору с мячом и громко смеялась солнышку, небу, цветам и всем-всем.