Петров Александр - Путь к отцу

Когда Лиза с подойником, наполненным пенистым молоком, вышла из сараюшки, с балкона тринадцатого этажа раздался трескучий баритон билетерши:

— Лизанька, милочка, а ты мою Клеопатру не подоишь?

— Конечно, Милица Андромедовна, с удовольствием.

— Амфора в бельэтаже на втором ряду.

— Знаю, знаю.

— Ты уж постарайся, милочка, а контрамарку-то я для тебя все-таки вырву.

— Да чего там, не горит.

Вот захлопал именным пистолетом «Стечкин» пастух — генерал Растреллин. Коровы, козы, овцы дружно и привычно потянулись на выпас в центральный парк культуры имени товарища Ирода.

Наконец-то, скотинка накормлена-напоена, можно и детишек будить. Наверх лифт поднимает уже без остановок. Только на тринадцатом этаже она из рук в руки передала Милице Андромедовне ведро с молоком. За спиной билетерши молча дрались теннисными ракетками супруги Рододендроновы

— Ребята, может, хватит? — Лиза погрозила драчунам пальчиком.

— Да мы... ничего, Лизанька, мы так — зарядку делаем. Просто увлеклись слегка.

Из щели между дверцами кабины в палец толщиной задувало с каждого этажа по-своему: с пятнадцатого — тушеной с томатной пастой капустой, с девятнадцатого — пережаренным кофе, с двадцать второго — медовой бражкой, с двадцать седьмого — ружейным маслом.

В ее квартирке благоухало омлетом, плюшками и кошачьими подписями. Эти запахи она любила. Из детской раздавались звонкие голоса:

— Не трожь Мушку, ей больно!

— Не мешай, глупая, я ее дрессирую, как Куклачев.

— У нее от твоей дрессировки голова отвалится!

— А чего она не хочет кувыркаться?

— Эй, дрессировщики! — вмешалась мать. — Прекратите мучить бедную кошечку.

Мушка вырвалась от Павлика и с жалобным мяуканьем прыгнула на руки своей спасительницы.

— Ну что ты, Павлуш, этому же учиться надо. Не зря ведь Куклачев считается талантом! Кошки очень трудно поддаются дрессировке. Сначала научись, потом будешь заниматься этим. А теперь быстренько на горшок, мыться-умываться, зубки чистить — и завтракать.

Пока дети визжали и толкались в ванной, Лиза накрывала на стол. Поставила плетенку с плюшками, разложила по тарелкам омлет, разлила в кружки молоко. Себе нацедила чаю покрепче и забелила молоком. А вот и шалуны подоспели. Все встали на молитву, дети смиренно опустили вихрастые головы. Лиза нараспев прочитала «Отче наш...».

Из дому выходили вместе. Павлик сразу побежал к другу Веньке, а Ниночка пошла одаривать поцелуем в нос своего любимца Терминатора. Лиза помахала ей рукой и направилась к троллейбусной остановке. Народу здесь собралось порядочно. Кто от нетерпения подпрыгивал, кто уже махал рукой проезжавшим машинам, а кто привычно уткнулся в газеты.

В троллейбусе Лизу стиснули со всех сторон. Она стояла, как оловянный солдатик, — руки по швам. В затылок ей дышали ужасным кислым перегаром. И она, кажется, знала, кто там стоял. Этот волосатый художник с лошадиным лицом как-то предложил ей позировать для портрета. Она, конечно, отказалась, но он не оставлял ее в покое, иногда появлялся в самых разных местах и снова делал предложения. Вот и сейчас он дунул ей в ухо и прошептал:

— Отрада моих очей, Мона Лиза с улыбкой из вечности...

— Я что, так старо выгляжу?

— Ой-ой, что вы! От вашего лика взора оторвать невозможно! А эти бархатные глаза! А вот эта ускользающая, тающая в небытии улыбка! Ну, не хотите позировать, позвольте хотя бы сфотографировать. Я могу и с фотографией работать.

— Нет, господин хороший, не могу я, и не просите. И ес­ли можно, очень вас прошу, дышите в другую сто­рону.

— Ах, простите, моя богиня, к сожалению, ночные горения и утренний перегар — это неизбежные издержки нашей профессии.

— Ну, так направьте, пожалуйста, струю этой издержки в другую сторону.

— Ах, простите, я никоим образом не хотел вас опечалить... Значит, никак?

— Никак, — выдохнула она и стала протискиваться к выходу.

Дорога на работу пролегала мимо старинного собора. Его белый стройный силуэт привлекал заграничных туристов. Вот и сейчас навстречу Лизе шла блистающая зубами, очками и фотоаппаратами толпа старичков в детских панамах и просторных шортах, болтающихся на бело-голубых тощих ножках. Они громко и весело щебетали на своем инглише. На парапете сидела знакомая сгорбленная старушка в стареньком драповом пальто. Лиза заглянула в тощий кошелек, погремела монетками и вынула одну, потом вздохнула — и еще одну, подошла к нищенке и положила монетки в сухонькую грязную ручку. Та сразу вскочила на свои босые серо-пыльные ноги, низко ей поклонилась и, подняв глазки к небу, стала громко петь молитву за здравие рабов Божиих Нины и Павла. Смущенная Лиза быстрым шагом двинулась дальше. Иностранные старички остановились и долго обсуждали это событие, хотя от милостыни воздержались.