Петров Александр - Дочь генерала

…За парным чаем с липовым медом и ванильными сухарями они сидели в махровых халатах до пят. На голове девушки белела чалма из скрученного полотенца. Румяное лицо без следов косметики сияло яблочной свежестью. Голос после активной вокальной тренировки стал звонким и мелодичным.

– Столько переживаний всего за несколько часов, – пропела она контральто, – это здорово!

– Друзья, – сказал поэт, – это знак свыше: Наташа сюда пришла – ой, неспроста. Что-то будет.

– Сереж, а что ты написал? Можно послушать?

– Не жмись, гений, – встрял Борис, – облистай народ поэзой.

– И правда, Сереж, побалуй нас, – кивнул Вася и занял место у нового белого холста, невесть когда поставленного взамен прежнего с эскизом «скандинавским, мясистым».

Сергей встал и профессионально побледнел. Затем потянулся сперва рукой, а потом всем телом куда-то вправо-вверх. Его чуть хрипловатый осмелевший голос взлетел туда же, отражаясь от апельсиновых стен упругим эхом. Поэт сразу изменился, стал ничьим, сильно вырос, а за его спиной словно выпростались мощные крылья. Он пел и стонал, внезапно переходил на шепот – и вновь взрывался раскатистым громом. То вдруг замолкал, устанавливая тишину, в которой громко стучали сердца, а кровь шумно струилась по жилам, – то снова обрушивался мощным приливом, будто океанская пенистая волна…

«…тридцать Первая любовь»

Посвящается Галине,

которая в 18 лет

вышла замуж за нищего

инвалида-художника

Мне говорили старые друзья:

«И что нашел ты в этой мышке серой?»

А я молчал, и сам не понимал,

Что вышел за обычные пределы.

Я изучил телесную «любовь»

И был циничным, грубым и липучим.

Но сердца лёд не растопил огонь,

Зажженный Эросом, животным и дремучим.

И вот явилось это существо!

…Нечеловечески тиха и световидна,

Как бабочка прозрачна и невинна,

Как море неохватно глубоко.

Как многое впитало и несло

Такое хрупкое телесное созданье!

И треснуло, расселось мирозданье,

А сердце потеплело, ожило.

О, сколько сладких мук я пережил,

Ночей бессонных испытал круженье

Пока сумел озвучить предложенье,

Пока ответ обратно получил.

Она была тиха и простодушна,

Стояла близко – руку протяни.

Но, лишь касаясь ступнями земли,

Парила в иномирности воздушной.

Встречались наши руки и глаза

И опускались, будто от ожога.

Я знал, что ты робка и недотрога –

– в себе такого не подозревал.

Ты освещала и преображала,

Все, чего рука твоя касалась.

Воздухом твоим легко дышалось,

И вокруг тебя жила весна.

Когда мы были вместе, всё вокруг

Живое, гибкое − тянуло к нам ладони

И солнце выходило из заслона,

И ночью звезды завершали круг.

Мы проживали день за целый год,

Неслись недели, обгоняя свет.

Минута, замирая, длилась век.

И знали мы, что это ненадолго.

… Она меня тогда впервые обняла,

прижалась так, как будто умирала,

и плакала, и руки целовала.

Все объяснила и… к нему ушла.

А я кричал ей вслед!

А я вздыхал ей вслед.

А я шептал ей вслед:

«Хоть сердце и болит,

Прости, любимая,

что я

…не инвалид!..»

– Только, чтобы написать такой стих, стоило родиться, – прошептала девушка, в полной тишине.

– О, несчастная! – прогудел Борис, но взглянув на Наташу, спешно пояснил: – …Девица та, что к Васькиному коллеге ушла. Уходить, так к прозаику! Красивому и подающему надежды…

– Сережа, это автобиографично? – спросил Василий, шмыгнув носом и промокая рукавом глаза.

– О чем вы! Бросьте препарировать тайну! – взревел чей-то голос, и все резко оглянулись. В дверях, опершись плечом на дверной косяк, стоял высокий блондин в элегантном белом костюме с мужественным загорелым лицом.

– Валентин! Брат! – хором закричали сожители.

– Вот решил соскучиться. Заглянул на огонек, и кажется не зря. Серега, если бы это для тебя что-нибудь значило, – сказал Валентин, шагая к поэту, раскрыв объятья, – я бы тебе белый «мерс» подарил за эти вирши.

– Если поэту машина не нужна, могу я получить, – заботливо предложил Борис.

– А теперь что-нибудь эдакое, родное! – сказал Валентин. – Чтобы душу согрело!

– Вот это я, Валь, тебе написал. Называется «Разговор с другом» – поэт опустил голову и задумчиво, немного нараспев прочитал:

Вино густое, как кровь, как эта июльская ночь, пью сегодня с тобою

На теплом камне, где прежде сидели вдвоем и подолгу молчали.

С тобою и только с тобой мне спокойно молчалось всегда.