Петров Александр - Дочь генерала

Поначалу им пришлось жить в общежитии на северной окраине столицы. И там они чувствовали себя привычно. Только недолго ожидали они квартиру. Полковника назначили в генштаб на генеральскую должность и вскоре вручили ордер на трехкомнатную квартиру в солидном доме на центральной улице. «А из нашего окна площадь Красная видна», – декламировала Наташа стихи, знакомые с детства. А сердечко ее так и прыгало от сладкой тревоги: не гарнизонная неволя, а новая свободная жизнь стучала в эти огромные окна, шумела потоками автомобилей и толпами прохожих.

Изрядно постаревшая Харина, прошедшая с ними «огонь и воду», на столичных «медных трубах» сломалась. С неделю она жалобно плакала, забившись в угол, и наотрез отказывалась выходить из дому даже в соседний гастроном. Старуха однажды на колени встала перед полковником: «Отец родной, отпусти домой в деревню, не смогу я здесь жить: страшно!» Ну, что тут поделаешь! Отец вместе с ней съездил в деревню на Тамбовщине, удостоверился, что ее там ожидают родственники и приличные бытовые условия, и помог с переездом. Старуха на прощанье поцеловала его руку и перекрестила. Так отец с дочерью остались одни.

В школе и во дворе Наташу приняли неожиданно хорошо: ведь приехала она не из какой-то провинции, а из самой Германии! Девчонки завистливо рассматривали ее «фирменные» наряды, мальчики наперебой приглашали на вечеринки. Только отец не отпускал: знаем, чем там молодежь занимается.

Одного лишь Стасика отец терпел рядом с дочкой. Это был необычный мальчик. Внешность у него была вполне заурядная – эдакий серый мышонок, низкого роста с глуповатым лицом. Держал он себя всегда скромно. И лишь изредка на праздничных вечерах, в гостях сквозь «официальное лицо» проступала его настоящая личность: самолюбивая и властная. Фамилию носил он из тех, что постоянно мелькали в передовицах центральных газет: папа у него был из больших партийных начальников. Стасик для Наташи стал кем-то вроде покровителя: мальчишки и даже взрослые боялись с ним конфликтовать. Только Наташа относилась к нему, как к товарищу, а он желал большего. Поэтому их отношения были непростыми, хотя внешне соблюдались все правила приличия.

Однако, дочка из нескладного подростка неотвратимо превращалась в красивую стройную девушку. Отцовский взгляд, направленный в сторону юношей, казалось бы должен был действовать как очередь из крупнокалиберного пулемета. Только не на столичных юношей! Эти стиляги будто броней ограждались цинизмом и на старших смотрели без должного уважения. Какое там!.. Иной раз прямо в глаза усмехались, паршивцы. Словом, отцу тревог прибавилось, и старое сердце все чаще стало напоминать о себе тупыми ноющими болями.

Видя отцовские переживания, Наташа пыталась как могла успокоить его. Издавна привыкла она к одиноким вечерам с книгой в руках. Вела она также дневник, которому доверяла сердечные секреты. Долгими зимними вечерами она часами сидела с опущенной на колени книгой, думала о чем-то своем, мечтала… То легкая тень печали опускалась на ее лицо, то вдруг улыбка озаряла рассеянным светом. Когда отец томился, дочь садилась рядом, что-нибудь рассказывала про школу или что-либо из прочитанного. И всё – в дом приходил мир и покой. Девушка носила в сердце такой немыслимый запас чистоты и настолько светло воспринимала самые разные события, что отец понимал: она не сорвется. Так и жили они, поддерживая друг друга. Только одна летняя ночь

Вместе с букетом цветов Сергей внес в комнату душистое очарование леса. Он бережно положил цветы на зеленое сукно стола и приблизил к ним лицо. По белым лепесткам ромашки ползал крохотный синий жучок. Желтоватые соцветия тысячелистника, впитавшие солнце, робко поглядывали на него десятками любопытных глаз. Кусочком неба голубели венчики васильков. А вот гвоздика − тонкая былинка, грустная лесная флейта. От букета исходил пряный аромат, ударяющий в голову теплой волной.

Вдруг открылось оконце,

и пахнул холодок.

От багряного солнца

С утра стаял ледок.

Словно звонкая нота

Неба теплая синь,

И не верится что-то

В полуночную стынь.

И не верится что-то

ни в пургу, ни в мороз,

словно зелени шепот

и не падал с берез.

Будто ветры в дубравах

Были так зелены,

Что в тех шелестных травах

Спали мы до весны.

И пойду я спросонья

Мечтать в вечера,

Веря только в сегодня,

Забывая вчера.

Он взял бумагу, карандаш. Под быстрыми штрихами возникла пухлая рука, обнимаю­щая мягкими пальцами тонкие стебли цветов. Вот появились большие задумчивые глаза, округлое лицо, волнистые волосы, улыбчивые губы.