Неизвестно - Ерёменко Вблизи сильных мира сего

Как ушатом холодной воды окатил меня этими подробностями брат. А узнал он их за три года немецкого и девять лет нашего плена.

После этого разговора я перестал удивляться и к "зримому несоответствию" относился уже спокойно.

На размалёванные, дышащие здоровьем и молодостью портреты партийных вождей на центральных площадях в городах, где я жил, смотрел со спасительной долей скепсиса и иронии.

Когда менялся порядок в ранжире портретов вокруг Первого лица (Сталин, Хрущёв, Брежнев...) или какой исчезал, а на его месте появлялся новый портрет подкрашенного здоровяка, особых волнений не вызывало. Всё шло своим чередом...

Однако были и исключения в этой меняющейся череде. Где-то к концу правления Сталина, после XIX съезда партии, резко расширилось Политбюро (кажется, тогда уже президиум ЦК!). В него вошли такие молодые функционеры, как Сабуров, Игнатов, Шепилов... В мелкорослом окружении Сталина появились обычные люди, на голову, а то и на две, как Шепилов, возвышающиеся над Первым лицом.

Шепилов руководил идеологией, и впоследствии, когда Хрущёв громил антипартийную группу Маленкова, Молотова, Кагановича, Булганина.., длинный ряд "этих отщепенцев" замыкала фамилия молодого идеолога. В официальных документах по антипартийной группе это звучало так: "...и примкнувший к ним Шепилов". В народе это добавление окрестили как самую длинную фамилию в СССР.

Я встретил этого человека года через два-три после его снятия в санатории имени Ленина в Сочи. Работал он, кажется, тогда в Центральном архиве, но имел право отдыхать в санатории Управделами ЦК КПСС.

Мы стояли в очереди к санаторному парикмахеру, и я разглядел этого высокого и респектабельного человека. Рассматривая его вблизи, я подумал: "Такого красавца наверняка любят женщины". И тут же: "Как же крепко цепляется старое за новую жизнь. Низкорослый Сталин подбирал в своё окружение коротышек-подхалимов. А к концу жизни поумнел. Но тут опять незадача. Колобок Хрущёв разогнал от себя нормальных людей".

— Да и вины-то за Шепиловым никакой не было, — вспомнил я рассказ человека, хорошо знавшего "кремлёвскую кухню" (о нём речь пойдёт ниже), — только что умный, да не молчал, говорил правду. Прошёл войну, закончил генералом. Я его ещё по Академии наук знал. Он членкор. Когда его ещё при Сталине избрали в секретари ЦК, Хрущёв дружил с ним. Правду от умного всегда интересно услышать, пока он не начинает говорить о тебе. А Шепилов говорил Хрущёву: "У власти должны стоять образованные, грамотные люди. Время самоучек ушло со Сталиным". Ну, как же всё это могло понравиться Никите с приходским образованием?"

Я продолжал рассматривать Дмитрия Шепилова. Он стоял на крылечке одноэтажного домика, во дворе санатория, где разместилась парикмахерская, а я отошёл и сел на скамейку в тенёчке.

Красивое, спокойное лицо, статная, богатырская фигура начинающего полнеть атлета. Сходство с теми портретами, которые ещё недавно красовались на площадях, во дворцах куьтуры, школах, красных уголках и прочее... было приблизительным. Невероятно! Но оригинал выглядел лучше, чем портрет. Ха! Да его подретушировали фотографы-художники, чтобы он не выделялся из общего ряда наших правителей. Усреднили...

Моя догадка не далека была от истины. Когда через несколько лет меня брали на работу в аппарат ЦК КПСС, то я впервые побывал в том самом фотоателье, где стряпались все эти портреты. Оно располагалось в торце ГУМа, выходящем на улицу Куйбышева. Перед дверью никакой вывески, только крохотная кнопка звонка, спрятанная от глаз прохожих. Огромные окна высоко закрашены белым.

С крохотной бумажкой, какую мне вручили в хозотделе Управления делами, разыскал эту дверь и нажал потаённую кнопку. Меня впустили в небольшой высокий зал. Глухая стена, отделяющая его от магазина, была увешана теми самыми портретами членов и кандидатов Политбюро и секретарей ЦК, которые в миллионных экземплярах растекались по стране.

Здесь висели цветные фотооригиналы, отретушированные художниками. А на необъятных просторах Родины были литогравюры с них.

Меня усадили перед ящиком из красного дерева на высокой треноге. Фотограф, здоровенный детина лет пятидесяти, поколдовал с посадкой моей головы, навёл объектив и, как старые фотографы, снял массивную чёрную крышку с объектива.

— Придёте завтра в это же время за фото.

Это всё, что проронил этот человек. Фотография делалась на удостоверение. Их выдано мне было, кажется, две или три. Не распечатывая пакета, я был обязан передать фото в Управление делами, что я и сделал на следующий день.