Филлип Янси - Благодать

Мне известны только две альтернативы лицемерию: совершенство или честность. Поскольку я никогда не встречал человека, который любит Господа нашего всем своим сердцем, и всем разумением, и всей душой любит своего ближнего, как самого себя, я не рассматриваю совершенство как реальную альтернативу. Единственное, что нам остается, это честность, которая ведет к раскаянию. Как показывает Библия, благодать Божия может простить любой грех, включая убийство, неверность или предательство. Но, по определению, благодать должна прийти извне, а лицемерие маскирует нашу потребность принять благодать. Если снять маску, лицемерие оказывается отработанной уловкой, чтобы избежать благодати.

«Все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди… также любят предвозлежания на пиршествах и председания в сигнагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель!»

Критика Иисуса сконцентрирована на том, что законничество делает с хранителями закона: оно вызывает у них чувство гордости и конкуренции. Вместо того, чтобы заниматься построением справедливого общества, которое будет лучом света для неевреев, фарисеи сузили свой кругозор и начали соревноваться друг с другом. Увлеченные попытками перещеголять друг друга в религиозных упражнениях, они потеряли контакт с настоящим врагом, равно как и со всем остальным миром. «Спаси нас, Господи, от чрезмерной набожности и от святых с кислыми лицами», — молилась Тереза Авильская.

Будучи исправляющимся законником, я должен заметить, что фарисеев не смущала принудительность законов, несмотря на всю их строгость. Несмотря ни на что, они продолжали вводить все новые правила. Фарисеи рассматривали строгость поведения как средство достижения успеха, как способ приобрести статус. Иисус осуждал эту гордость и их дифференцированную религиозность, которая позволяла одни грехи считать простительными (ненависть, пристрастие к материальным благам, похоть, развод), а другие непростительными (убийство, прелюбодеяние, несоблюдение субботы).

У нас, христиан, есть свои собственные группы «простительных» и «непростительных» грехов. Пока мы избегаем совершения наиболее тяжких грехов, мы вполне довольны своим религиозным статусом. Проблема заключается в том, что наше понятие о тяжких грехах постоянно меняется. Во времена средневековья ростовщичество считалось настолько аморальным занятием, что евреям было предписано заниматься этой грязной работой. Сегодня христиане без тени сомнения пользуются кредитными картами, получают проценты по закладным на недвижимость, деньги из фондов взаимопомощи. В список семи смертных грехов включали следующие: обжорство, зависть и леность духа, или «меланхолию» — виды человеческого поведения, которые редко привлекают внимание проповедников сегодня.

В викторианскую эпоху грехи на сексуальной почве находились во главе списка или в самом низу, смотря как на это взглянуть. Так что слово «безнравственность» стало обозначать грех. Во времена моей молодости список возглавляли развод и алкоголизм. Теперь, в современной евангелической церкви, аборт и гомосексуализм, вероятнее всего, находятся на первом месте.

У Иисуса было совершенно другое отношение к греху. Вместо того, чтобы делить грехи на более или менее значительные, он обращал мысленные взоры своих слушателей к совершенному Богу, перед лицом которого мы все грешники. Мы все нуждаемся в благодати. Исайя выразил это земным языком. Он сказал, что вся наша праведность подобна «запачканной одежде», дословно — «грязному нижнему белью».

По иронии судьбы, у закоренелых грешников есть своего рода преимущество, когда речь идет о благодати. Писатель Грэм Грин обычно говорил, что его религиозная вера разгоралась с новой силой, когда он совершал нечто безнравственное, потому что тогда он шел в церковь и каялся от отчаяния. У него не было отговорок, не было мотивов, которыми он мог бы объяснить свое поведение.

Притча Иисуса о блудном сыне имеет простую мораль. Блудному сыну не на что было опереться, у него не было вероятной основы для ощущения духовного превосходства. По всем понятиям религии, он проиграл, и теперь ему не на что было’ опереться, кроме как на благодать. Конечно же, Божественная любовь и прощение были в равной степени доступны и добродетельному старшему брату, но он, слишком занятый сравнением себя со своим безответственным братом, не видел истины о себе самом. Говоря словами Генри Ноувена: «От оскорбленной «святости» так трудно полностью избавиться, потому что она слишком сроднилась с желанием быть хорошим и добродетельным». Ноувен признает: «Я знаю по своему собственному опыту, как усердно старался быть достойным, приятным, вызывать симпатию у других людей и быть им достойным примером. Это всегда было сознательное стремление избегать ловушек, которые расставляет грех, и постоянный страх перед тем, что я уступлю искушению. Но вместе с тем, появлялось все больше серьезности и морализаторства, я уже приближался к фанатизму, и все это мешало мне почувствовать себя уютно в доме своего Отца. Я становился менее свободным, менее спонтанным, менее легким… Чем больше я размышляю над чертами старшего сына, которые присущи мне, тем больше я понимаю, как глубоко в действительности укоренилась эта форма потерянности, и как тяжело вернуться домой, если человек потерялся в этих дебрях. Возвращение домой после побега, полного искушений, похоже, происходит намного легче, чем возвращение домой из пучин холодного гнева, который пустил корни в самых удаленных уголках моего существа».