Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком

На мосту она вновь оживилась. Или по забывчивости, или на­рочно взяла его за руку, и они вместе сбежали с насыпи на серег ручья и подошли к опорам.

— Ну, как?—показала она.— Видишь?

Вся темно-серая бетонная стена до уровня подъема паводко­вых вод была в раковинах. В одной из маленьких дырок Трубин за­метил песок. Сильно ударил по бетону кулаком — песок высыпал­ся. обнажив раковину с куриное яйцо.

— Откуда песок?

— Песок на стройку завезли в феврале. Случилась оттепель, песок увлажнился, а тут ударили морозы... Отдельные комья смерз­шегося песка попали в бетон.

— Ты у меня все знаешь,— пошутил он.

— Почему это — «у меня»?

Он не ответил.

— Что же ты молчишь?

— Знаешь, Чимита... Мне кажется, что сегодня между нами произошло что-то очень важное, очень серьезное для нас обоих. Те­бе это не показалось?—спросил он с надеждой » голосе.

Звонкая пустота опустилась на него. Но вот неподалеку в вет­вях закричали кедровки: «Чи-вик! Чи-зик!». Где-то урчал мотор самосвала. Пустота лопнула со звоном, и он с трудом разбирая ее слова:

— Мне это тоже показалось, Гриша.

Он взял ее теплые мягкие пальцы и перебирал их и епоих паль­цах. Было страшно продолжать начатый так неожиданно разговор потому, что они сознавали, как много он значил для них оооих

— Помнишь, Гриша, бабушку Анфису? В Хабаровска у про­фессора...

— Нелюдимая и колючая старушка?

— Ночью... когда мне было тяжело, она подошла ко миг Мы с ней были обе одинокими тогда. Это и сблизило нас. Я рассказ, л л ей о своем одиночестве, она — о своем.

— Когда это случилось?—с трудом выгоиорил он, отчетливо слыша стук своего сердца.

— В ночь перед твоим отъездом из Хабаровска.

Григорий вспомнил полуоткрытую дверь, дорожку света на полу коридора, позолоту книг в профессорском кабинете. И голоса: «Бу- бу-бу... Ту-ту-ту... У-у-у...»

— Анфиса Петровна рассказала о своей неудавшейся любви А я...

— Что ты?

— А я говорила о тебе, Григорий.

— Так, значит, ты?!.— крикнул он не своим, не узнанным им самим голосом. Его шатало, покачивались вверх-вниз сосновые ла­пы, лед клонился, готовый опрокинуться на берег.

Они шли, задумавшись, переговариваясь лишь изредка. Позади остались окраинные домики, и тотчас навстречу ог озера поднялись сосны. Погода стояла теплая, безветренная, кора сосен прогрелась, и по ней ползали проснувшиеся мухи. Сибирские долгохвостые сне­гири, похожие на маленьких попугайчиков, порхали с пением по кустам.

Чимита сорвала подснежник. Ножкой и венчиком цветка — в цыплячьем пуху — она холодила свои губы. По низу тайги топор­щилась первая зелень — брусника, а возле пней островки мха.

— Ты никогда не уедешь от меня?—спросил Трубин.

— Мы вместе будем строить комбинат.

— Озен Очирович сказал бы—не комбинат, а новую жизнь.

— Ты за что полюбил меня?

— За все то, что у тебя было и есть.

— А что же такое у меня было и есть?— За:лядывая ему в глаза, она тормошила его и не отставала, пока он не заговорил.

— Ты делилась со мной своей силой духа, принципиальностью, верностью долгу...

— У-y, как громко!— рассмеялась Чимита. — Замолчи. Мы в тайге, а не на собрании.

— Хочешь, я принесу тебе на ладони белый-белый снег и, пока он тает, мы помолчим и каждый вспомнит о том, что было у нас в жизни самое-самое лучшее?

— От тебя самое-самое? Для меня. Да?

— Ну да. И от тебя. Для меня. Самое-самое...

Они спустились на пологий берег озера. Хрустела, ломаясь под ногами ветошь, там и тут бросались в глаза нагромождения кам­ней. Воздух был чист и прозрачен, нигде ни облачка, ни туманных свей. К небу уходил, глухо бормоча, вечный тревожный зов озера.

— Смотри!—воскликнула Чимита.— Зеленый закат!

По всему горизонту колыхалось и плавилось что-то зеленое, то светлея, то темнея, и горы на том берегу покачивались, падали и сгорали в зеленом огне. И весь этот причудливый свет, что рас­текался по горизонту, казалось, выплескивался из озера, из его пучин и вместе с волнами закрывал уходящее на отдых солнце.

— Мне в жизни остается... жить для тебя,— проговорил Тру­бин.— Заслужить твою любовь. И доказать, что я тебя люблю.

— Разве я тебя в чем-то подозреваю?

— Все равно я должен доказать!

— Кому, Гриша?— Она удивленно вскинула на него глаза, пол­ные слез.

— Тебе, себе. И всем.

Он сжал руками виски и закачался. По зеленому закатному лу­чу заскользили черные и белые пятна и все смешалось. Ни солнца, ни гор, ни озера...

— Что с тобой, Гриша?