Авдюгин Александр - Батюшковские рассказы

Жила баба Фрося в старой «сквозной» хате, т.е. в центре хаты вход в коридор с двумя дверьми. Одна дверь, направо, в горницу, за которой, прикрытый шторами зал; другая, налево, в сарай с сеном, дальше куры с гусями, а затем и свинья с коровой друг от друга отгороженные. Все под одной крышей.

Смахнув несуществующую пыль со стула, который точно старше меня по возрасту раза в два, усадила меня бабушка за стол, покрытый плюшевой скатертью в центре которого стояла вазочка с искусственными розами. Вся обстановка в зале своего рода дежа-вю времен моего детства, причем мне не трудно было предугадать даже альбом в котором будут фотографии. Именно таким он и был, прямоугольный с толстыми с рамками листами и московским Кремлем на обложке. Фото, пожелтевшие от времени и обрезанные под виньетку шли последовательно, год за годом, прерываясь советскими поздравительными открытками.

В конце альбома, в пакете от фотобумаги, лежало то, как я подумал, ради чего и привела меня баба Фрося домой. Там были снимки старого, разрушенного в безбожные хрущевские семилетки, храма, наследником которого и является наш нынешний приход.

Деревянная однокупольная церковь, закрытая впервые в 40-ом, затем открытая при немцах в 42-ом и окончательно разобранная в конце шестидесятых выглядела на сереньком фото как-то печально, неухожено и сиротливо.

- Ее уже тогда закрыли – пояснила баба Фрося. - Это мужик мой снимал, перед тем, как зерно из нее вывезли и разобрали по бревнышкам.

На других фото - прихожане. Серьезные, практически одинаковые лица, большинство старенького возраста, сосредоточенно смотрят из своего «далеко» и лишь на одной из них они вместе со священником, облаченного в подрясник и широкополую шляпу.

- Баб Фрось, а куда батюшку тогда отправили, когда храм прикрыли?

- Так он еще почти год тут пожил, дома крестил и к покойникам ходил отпевать, а потом его в Совет районный вызвали, а на следующий день машина подошла, погрузили вещички и увезла его – поведала старушка. – Говорят на родину поехал, он с под Киева был. Бедный.

- А чего «бедный»?

- Так ему тут житья не было - ответствовала баба Фрося. – Последние два года почти весь заработок отбирали в фонды разные, да в налоги. По домам питался. Матушка то у него, сердешная, померла, когда его по судам таскали.

- По судам?

- Эх, мало ты знаешь, отец-батюшка, - продолжила баб Фрося. – На него тогда донос написали, что он в церкви людей призывал облигации не покупать.

- Какие облигации?

- Займы были такие, государство деньги забирало, обещалось вернуть потом.

Облигации я помню. У родителей большая такая пачка была. Красные, синие, зеленые. На них стройки всякие социалистические нарисованы были.

- А что, батюшка, действительно против был?

- Да что ты! – возмутилась баба Фрося. – Ему же просто сказали, что он должен через церковь на несколько тыщ облигаций этих распространить, а он и не выполнил. Кто ж возьмет то, когда за трудодни в колхозе деньгами и не давали.

Пока я рассматривал остальные снимки, баба Фрося, подперев кулачком седую голову, потихоньку объясняла кто и что на них и все время внимательно на меня смотрела. Меня не покидало ощущение, что главное она еще не сказала и эти фото и ее рассказы лишь прелюдия к иному событию.

Так оно и случилось.

Баб Фрося вздохнула, перевязала платочек, как то более увереннее умастилась на стуле и спросила:

- А скажи-ка ты мне, отец-батюшка, церквы закрывать еще будут?

- Чего это вы, баб Фрось? Нынче времена не те…

- Кто его знает, кроме Бога никому ничего не известно, да и вон и Марфа все талдычит, что скоро опять гонения начнутся.

- Баб Фрось, - прервал я старушку, - у Марфы каждый день конец света. И паспорта не те и петухи не так поют, и пшеница в клубок завивается…

- Да это то так, я и сама ей говорила, что не надо каждый день себя хоронить.

Баба Фрося, как то решительно встала со стула, подошла к стоящему между телевизором в углу и сервантом большому старому комоду. Открыла нижний ящик и вынула из него укутанный в зеленый бархат большой прямоугольный сверток. Положила на стол и развернула…

Предо мной была большая, на дереве писанная икона Сошествия Святаго Духа на апостолов. Наша храмовая икона…

- Это что, оттуда, со старого храма? – начал догадываться я.

- Она, отец-батюшка, она.

- Баб Фрось, что ж вы раньше ничего и никому не говорили? – невольно вырвалось у меня.

- А как скажешь? Вдруг опять закроют, ведь два раза уже закрывали и каждый раз я ее уносила из церквы, - кивнула на икону бабушка. Что ж опять воровать? Так у меня и сил больше тех нет.