– Ты сдохнешь у меня, мразь! – сквозь зубы обещает он неизвестно кому. – Ох, сдохнешь!
"Фарлет, напоминаю о необходимости самоконтроля. Ты перевозбужден. Люди в таком состоянии допускают ошибки, о которых потом жалеют всю жизнь".
– Мне и без того есть, о чем жалеть до самой смерти и еще немного после нее, – по-прежнему сквозь стиснутые зубы огрызается Хранитель. – Не беспокойся, я себя вполне контролирую.
"Реанимация кандидата завершена. Достоверность в пределах нормы. Фарлет, с юга приближаются два потенциальных свидетеля, время опасного сближения – двадцать пять секунд. Напоминаю, что задернутые занавески не спасают от прямого столкновения. Необходимо немедленно покинуть сцену".
Хранитель еще раз касается лба мертвой женщины пальцами, опускает кончики пальцев ей на веки и замирает.
"Не стоит. При осмотре сцены криминалист наверняка обратит внимание на закрытые глаза. Фарлет, я понимаю твои чувства, но..."
– Ни хрена ты не понимаешь! – морщится Хранитель. – Вещдок сделал?
"Требуемый предмет синтезирован и находится в приемном боксе уже семь минут. Установить на местности?"
– Разумеется, – кивает Хранитель, поднимаясь.
Легкий хлопок, и по земле катится мятый бумажный листок. Ветерок подхватывает его и, словно развлекаясь футболом, метко забрасывает между двумя полуприжатыми к земле ветками шиповника.
– Что у тебя там? – машинально интересуется Хранитель.
"Справка об освобождении на имя Перебойщикова Жака Петровича".
– Главарь, что ли? – Хранитель засовывает руки в карманы и медленно идет к машине. – Не забудь меченого сохранить, он еще понадобится.
"Забывчивость мне не свойственна. Десять секунд до опасного сближения с потенциальными свидетелями".
– Зануда же ты, Робин, – качает головой Хранитель. Он садится в операторское кресло челнока, и дверь затягивается за ним, словно ряска на болотном омуте. В тот момент, когда двое мужчин в перепачканных малярных робах приближаются к фонарю и замирают, рассматривая два тела, почти невидимая тень скользит над кустами и окончательно растворяется во тьме.
Паренек, скорчившийся на земле, с трудом разлепляет глаза, со стоном ощупывая рану на два пальца ниже ребер.
23.10.1581, понедельник
За окном снова собирался дождь.
Олег подошел к окну и устало оперся на подоконник. Туман стелился по земле, затягивая все вокруг мутной пеленой. Опять дождь, опять осень, опять слякоть... И почему бы нашим славным народным ученым не придумать метеогенераторы? Уже лет пять как трубят о выдающихся прорывах, премии получают. Солидные премии, даже того, что родное государство оставляет, хватает на приличную жизнь. Почти как у меня.
Он задумчиво продефилировал от окна обратно к креслу, своей гордости – черному, кожаному, вращающемуся. Комитет получил такие совсем недавно, под лимиты развития. Олег задумчиво усмехнулся, в очередной раз представляя себе вытянутое лицо снабженца-конкурента из Соцбыта, давнего противника в баталиях по выбиванию всех и всяческих дефицитов. Впрочем, лично они никогда не встречались, и в своих мыслях Олег позаимствовал ему лицо из серии "Их ищет полиция", которую видел недавно на доске объявлений. Вот еще взяли моду в последнее время – на досках объявлений бандюг разных вешать. Профкому стенгазету присобачить некуда, а они туда же... Можно подумать, солидные чиновники из Комстроя все враз кинутся на улицу уголовников отлавливать. Нет, полиции за это деньги платят, вот пусть они и пашут. Нас охраняют. А если не справляются, пусть пашут больше...
Звякнул телефон.
– Шустрик? – раздался в трубке насмешливый голос. – Привет доставалам. Чем занимаешься?
Пашка Бирон прекрасно знал, что Олег не переносит кличку "Шустрик". Как в школе прилепили, так и не переносит. Вот так, значит? Ладно. Война так война.
– А-а, Бегемотик! – фальшиво-приветливым тоном воскликнул Олег, поднеся микрофон трубки поближе ко рту, чтобы чуткая техника немного напрягла барабанные перепонки собеседника. – Ну, здравствуй, дорогой! Гиппопотамчик ты наш, сколько лет, сколько зим! С чем на сей раз пожаловал, референт ты наш всезнающий?
Кличку "Бегемот" Павел не переносил еще больше, чем Олег – Шустрика. Кличка прилепилась у нему еще в третьем классе, и вовсе не за толщину, а за уныло-сонное выражение лица. За прошедшие годы морда у него изменилась, растолстела и залоснилась, но в унылом настроении он по-прежнему неуловимо напоминал гиппопотама.
Читать дальше