Эдуард Лимонов - Молодой негодяй

В газете «Социалистычна Харькивщина» появилась злая и лихая статья о «деле Бахчаняна» и товарищеском суде над ним. На некоторое время Бах стал самым знаменитым человеком в городе. Его общества искали и желали с ним познакомиться. Увы, Харьков, хотя и миллионный, но провинциальный город, лежит вне сферы действия иностранных журналистов, «Социалистычна Харькивщина» — местная газета, и потому суд над Бахчаняном остался происшествием местного масштаба, слухи о котором не покинули пределы советского государства, а то быть бы Бахчаняну вторым Бродским. А жаль, простой визит в номер гостиницы «Харьков» и обмен нескольких эмалей и коллажей на джинсовый костюм и пачку старых журналов мог принести Вагричу Бахчаняну всемирную славу, будь харьковские власти позлее и поэнергичнее. Возможно, они и оказались бы таковыми на год раньше. Даже самая глупая власть учится на ошибках и в следующий раз ошибается не там и не так или там же, но менее серьезно. Счастливчик Бродский оказался в нужное время на нужном месте и был подвергнут наказанию, принесшему ему впоследствии больше дивидендов, чем может принести смерть мультимиллионера-дедушки счастливому единственному внуку.

Когда пыль, поднятая статьей, улеглась, Вагрич, естественно, сбежал с завода «по собственному желанию». Перевоспитание в туннеле ему, конечно, не пришлось по вкусу, а вот об оформительской работе можно было и пожалеть. Художник-оформитель пользовался определенной свободой на заводе «Поршень»: так, он мог покидать завод не по окончании смены, но когда заканчивал «оформлять». Порой Вагрича можно было застать среди бела дня на Сумской: он уходил с работы под предлогом закупки материалов — красок или холстов.

Теперь Вагрич не покидал Сумской и ее окрестностей. Естественно, «Автомат» и Сумская были куда привлекательнее завода «Поршень», но завод платил Вагричу деньги, а Сумская улица за топтание на ее тротуарах — нет. Наступили трудные дни. И не только для Вагрича. Анна Моисеевна почти в то же самое время была наконец вытолкана из магазина «Поэзия» общими усилиями трех муз — подружек-соперниц, Бориса Ивановича Котлярова, старым делом об аморальном поведении в алуштинском санатории и… совершенно обоснованными подозрениями в хищении ею книг с целью обеспечения завтраками себя и молодого негодяя. Правда, книги они время от времени похищали, однако не слишком усердствуя в этом занятии. Молодой негодяй тогда только еще развертывал брючный бизнес, и сети заказчиков-информаторов у него еще не было. Вернее было бы сказать, заказчиков-пропагандистов — то есть тех, которые разносили славу о вновь появившемся необыкновенно искусном портном по городу. По вышеперечисленным причинам период жизни у них получился тяжелый. С Генуликом Великолепным он уже был знаком, но сблизились они позднее.

Нищие всегда жмутся друг к другу. Вместе — теплее. Бах покупал где-то необычайно дешевую конскую колбасу, такую красную, что создавалось впечатление, что колбаса эта — муляж и сделана из резины, как калоши. Анна Моисеевна и Эд вносили в общий котел макароны и растительное масло плюс стоимость приготовления продуктов, и компания пожирала варево, поглядывая на город из окна и проклиная сытых. Справедливости ради следует сказать, что этот короткий голодный период им всем даже нравился. От макарон и лишенной жира конской резины на них несло Парижем, славной жизнью мучеников искусства, Модильяни и Сутиных. Вагрич или иной раз присоединявшийся к ним Мотрич кричали, что нужно создавать шедевры, а не наедать щеки и брюха, как это делает козье племя.

В те времена общих дешевых обедов они начали раскланиваться иронически со старшим лейтенантом Сорокой, какового они стали все чаще встречать в «Автомате», жующим бутерброд или даже заглатывающим стакан разливного портвейна. А может, он и раньше заходил в «Автомат», но только теперь декаденты научились выделять его из толпы? Старший лейтенант отвечал на приветствия. Особенно старательно и первым Сорока раскланивался с Анной Моисеевной. Самоуверенная Анна Моисеевна утверждала, что кагебешник в нее влюбился.

41

Но вернемся в августовский вечер 1967 года. Не следует надолго оставлять одного нашего героя. За то время, пока мы выпустили его из виду, «гуляка праздный» успел напиться шампанским, взбунтовавшим лошадиную дозу алкоголя, выпитого им за день, и теперь передвигается по улице Данилевского рядом с хроменькой невестой Цветкова. Гуляка праздный пьян, хотя и держится привычно бодро, только подсознательно прихрамывая вдруг а-ля Лора. Всю жизнь ему суждено имитировать друзей. Цветков попросил Эда проводить Лору, время час ночи, и в любом случае Эду с Лорой по дороге. Полупьяный, но несгибаемый Генка, посадив спящего сына и экс-жену Ольгу в такси, сел в следующее такси и уехал к Нонке. Припадок чувствительности. Нонна живет со строгой бабушкой. Вероятнее всего, ему удастся только увидеть силуэт Нонки в окне, когда она выглянет на тихий свист Геночки Великолепного, тот же самый свист, каким он вызывал молодого негодяя утром. Но припадок есть припадок. Генка привык осуществлять свои желания, и преграды его только распаляют. Денег на такси ему дал Цветков. Само собой разумеется, что для Лоры такси — излишняя роскошь, поскольку идти от дома Цветкова до Лориного дома всего минут десять. Что может случиться с Лорой на отрезке хорошо освещенной улицы Данилевского, где живут люди зажиточные, это тебе не Турбинный завод или Салтовский поселок, — сам Цветков не ответит, если его спросить, но почему не проводить, если просят и по пути. К тому же чуть хроменькая, но большая Лора нравится молодому негодяю. Ему нравятся большие женщины. Цветков сослался на неотложное ночное дело. Может, пошел грабить квартиру, снимать со стен старые картины. В том, что Цветков способен на это, Эд не сомневается.