Максимов Юрий: Предпоследнее дознание

В прошлый раз, на деле того сатаниста, она так разволновалась, что потом почти месяц не спала, а как изводилась, когда он был на работе! А сердце у нее слабое. Что делать-то? Промолчать не удастся. Соврать? Никогда за все знакомство он не лгал ей. Ни разу. Обещал ведь. Сам. Павел вздохнул, глядя, как ветер подгоняет по асфальту телушки от семечек, а справа голубь пьет из ложбинки рядом с дорогой и наклоняется, словно кивает. Нет, надо сказать правду. Подобрать какие-нибудь сло…

Спереди донеслось гневное бормотание. Карев вскинул взгляд и вздрогнул: шагах в семи от него на дороге стоял сгорбленный старик в рваной бурой одежде. Длинные слипшиеся волосы торчали во все стороны, спутанная борода висела клочьями. В трясущихся руках – черный мусорный пакет. Прямо разъяренный гном-бродяга или Дед Мороз, вконец опустившийся в трущобах. Павел застыл как вкопанный. Старик тем временем сунул руку в пакет и запулил в следователя селедочной головой:

– На тебе!

Карев отпрыгнул как ошпаренный. Он был так изумлен, что даже не сумел выругаться. А старик, как ни в чем не бывало, снова засунул руку в пакет.

– И это возьми!

По воздуху пролетела банановая кожура. Карев дернулся, но вдруг понял, что старик кидает не в него, а в забор «Интры».

– Шо, картин хочешь? – бормотал обросший безумец, копаясь в пакете. – Забирай!

Пивная бутылка описала дугу и с громким хлопком рассыпалась, угодив в бетонную стену.

– И жену бери!

Мосластая куриная кость упала в траву.

– Дочь!

Порыв ветра вернул брошенные кусочки фольги, и они осыпали самого старика.

Очнувшись, Карев быстрым шагом обошел безумца и заторопился дальше. Но сзади еще доносилось:

– Дом!.. Деньги!.. Положение!.. Бери все!..

Этот дурацкий инцидент оставил крайне неприятный осадок, который отравлял весь оставшийся путь, пока Карев не достиг жилых кварталов с парковкой.

Здесь уже ждать пришлось недолго; такси прибыло довольно быстро, плюхнувшись желтой сарделькой с матового неба. Заботливым крылом поднялась дверца, и Карев втиснулся в салон. Первое, что бросилось в глаза – взъерошенный водительский затылок, – было вполне ожидаемым, но зато второе просто потрясло. На передней панели висела прикрепленная картина. Небольшой квадратик. Изящная кисть женской руки на темно-коричневом фоне тянулась к чему-то, находящемуся за рамкой. «Если уж и таксистам нравится такая белиберда, то либо со мной что-то не в порядке, либо с остальным миром», – обескуражено подумал Карев, усаживаясь на заднем сиденье.

– Куда? – водитель повернул к нему сухонькую и невероятно веселую физиономию.

Карев назвал адрес.

– Превосходно! Я так редко бываю в той части города… Таксист ввел координаты, и они начали медленно подниматься, оставляя позади уходящую вниз громаду «Интры».

– Нравится? – поинтересовался водитель, приметив, как Карев уставился на переднюю панель.

– Ну так… занятно… А вас чем привлекает эта картина?

– Это лишь репродукция. Подлинники в машине не возят, – водитель помолчал, глядя сквозь лобовое стекло на неравные обрубки небоскребов, окруженные тысячами точек взмывающих и опускающихся «прыгунов». – Видите ли, эта картина мне особенно дорога. Так случилось, что лишился я всего. Жены, детей. Не стало их. А я остался. Тоска накатила страшная. Жить не хотелось. Все черным-черно вокруг, – он чуть помедлил, внимательно глядя на картину. – Пил беспробудно. Ревел да пил. Я бы, может, и руки на себя наложил, да о теще надо было заботиться. Она, понимаете, инвалид, с нами жила. На мне и осталась. Я вот и следил… Вроде как долг отдавал, вот в чем штука…

Карев кивнул, не совсем понимая, как все это относится к картине.

– Ну вот… Каждый день мука. Как открываю глаза – сразу нахлынет все… и невмоготу. Пытался пить, да что толку? Только еще чернее становилось… А как-то раз шел по улице и в витрине наткнулся вот на эту картину. И, знаете, отойти не мог. Вроде бы как Валька моя мне оттуда руку протягивает. И словно говорит: «Что ты, глупенький, горюешь? Мы ведь здесь все…» Понимаете, я и раньше-то умом все знал. Ну, что мертвые только в нашем мире умирают, а в другом – живут. Но одно дело – умом понимать, а другое – сердцем чувствовать. Вот у этой картины сердце мое по-настоящему почувствовало, что они живы, что есть другой мир, где им хорошо и где мы все обязательно встретимся… Как будто в окно их увидел. Понимаете? И так тепло вдруг стало на душе. И спокойно-спокойно. Я даже заплакал тогда, но не от горя, от радости. Стоял посреди улицы, глядел на картину и плакал… Стал я каждый день приходить туда. Постою, посмотрю, и легче становится. Много разных картин есть, а вот только эта одна тронула, через нее Господь меня из уныния вытащил. Я, конечно, не этот… не искусствовед… Может, такая картина и не самая лучшая по каким-нибудь ученым соображениям. Но для меня она очень много значит. Это как окно. И как напоминание. Что они есть. Что мы встретимся. Что они меня ждут. Я, наверное, непонятно все говорю, да?