П.А.Сарапульцев: Смысл жизни человека и государства

Всё это было бы смешно, если бы не было так грустно, поскольку подобные доказательства и откровения изрекает в одном из основных Российских изданий не безграмотный схимник, а главный редактор журнала “Политический класс”.

Понятно, что либералам, рассматривающим в качестве нарушителя прав человека исключительно государство и требующим свободы, в том числе и свободы совести, подобные установки не могут понравиться, но может быть государству действительно выгодно иметь такого сотрудника, как православная церковь. Тем более что “в истории народов, окормляемых Русской православной церковью, сложилось плодотворное представление о необходимости соработничества власти и общества”(16).

Поскольку речь идёт не о государстве вообще, а о конкретном российском государстве, стремящемся всемерно укреплять вертикаль власти, то оно действительно может не воспринимать как отрицательное способность всех великих религий “нарушать и извращать принципы свободы, как только становятся массовыми организациями, управляемыми религиозной бюрократией” (17), но странно, что это государство почему то не учитывает того, что в самой сути любой монотеистической религии заложено стремление к тоталитаризму, поскольку даже при подсознательном аналогизировании у её последователей возникает идея о необходимости единого лидера (мессии, пророка), который в свою очередь может, осознав свою значимость и поверив в свою избранность, начать трактовать слово Божие так, что это будет способно привести паству, а значит и государство к катастрофе.

Интересно, что даже такой сторонник создания “симфонии церкви и власти”, как Виталий Третьяков, невольно предупреждает в своей статье: “Если церковь будет оппозиционна власти… то это путь как минимум, к гражданским конфликтам” (10). Благо за историческим примером далеко забираться во времени не приходится. Стоит только вспомнить, как принципиально и быстро изменился Иран после прихода к власти религиозных лидеров, подчинивших себе и общество, и государство, как таковое. Но вот стоит ли из страха перед такими конфликтами обществу и государству идти путём Ирана - это вопрос.

Принципиально важно понять, что если в общество, в котором веками существовала, а при советской власти и прививалась коллективистская мораль, государством будет внедряться и, не дай Бог, внедрится новая в данном случае религиозная высшая идея, для которой “личность представляет собой лишь средство для служения целям высшей общности”, то сразу, как утверждает Хайек, “ужасающие черты тоталитарных режимов”начнут “проступать с роковой неизбежностью” (18).

Особо следует остановиться на поведении лидеров государства, демонстративно показывающих свою религиозность, и явно не думающих о том, как это выглядит с точки зрения общечеловеческой морали. Дело в том, что, начав свою карьеру в коммунистической партии, принимавшей в свои ряды только атеистов, и резко изменивших свои взгляды после выхода из партии, они ставят всех окружающих перед дилеммой: либо они лгали раньше ради карьеры, либо они лгут сейчас ради идеи внедрения православия. Что уж говорить об остальных чиновниках, устремляющихся в храм лишь тогда, когда туда являются первые лица. Пожалуй, лучше всего на эту тему высказался Глава синодального отдела Русской православной церкви протоирей Дмитрий Смирнов: “Но что значит - ходить в храм? В храмы и воробьи залетают, и мыши бывают, и даже кота там видел. Зайти в храм и даже помолиться, ещё не значит стать христианином” (19).

Несомненно, что столь явное предпочтение православной религии на уровне государственной власти (присутствие руководителей государства только на православных службах, транслируемых на всю страну) при наличии официального требования РПЦ “определять содержание и объём взаимодействия государства с разными религиозными общинами в зависимости от их численности, традиционности для страны и региона, вклада в историю и культуру”(16) не могло не сказаться на межнациональных отношениях в многонациональной и многоконфессиальной России. Тем более, что новой России и так досталось далеко не самое лучшее наследство от Советского Союза.

Как верно подметил Александр Мелихов (20): “Коммунистическая власть тоже довольно скоро поняла, что… равенство культур опасная утопия - возможна и необходима лишь декорация этого равенства. И после десятилетий страшного террора национальное замирение удавалось поддерживать столь малой кровью, что наивным людям этот вынужденный худой мир до сих пор представляется дружбой народов”.