Санин Евгений - Око за око

Дочь моя, разве я заслужила подобное? Разве в этом заключен смысл моей жизни?!

Мне был всего лишь год, когда почти в одночасье умерли мой отец, Сципион Африканский и побежденный им Ганнибал. Мне было тридцать лет, когда умер мой муж, дважды консул и дважды триумфатор Тиберий Гракх, спасший моего отца от клеветы и позора. Будучи народным трибуном, он наложил вето2 на арест моего дяди, спасши тем самым и доброе имя моего отца... Мне было тридцать два года, когда моей руки стал домогаться сам царь Египта Птолемей, видевший меня еще пятнадцатилетней девушкой. Чего только не сулил мне этот сумасбродный, возомнивший себя богом фараон3: горы сокровищ, посвященные мне дворцы и храмы, где стояли бы мои статуи! Наконец, он дал слово сделать Тиберия наследником египетского трона. Но я отказала царю и всю себя посвятила вашему воспитанию. И, клянусь Юноной, мало найдется сегодня в Риме людей, которые могли бы похвастать таким блестящим греческим образованием, какое дала вам я и какое вы заслужили хотя бы уже потому, что являетесь внуками великого Сципиона!

Отца своего я, конечно, совсем не запомнила, но мать много рассказывала мне о нем. Тиберия с Гаем больше интересовали военные подвиги деда, известные в каждом римском доме, а ведь это был очень мягкий в обращении, умный, необычайно приветливый человек, привлекавший к себе все сердца. Выйдя замуж за Тиберия Гракха, человека менее прославленного, но не менее благородного, чем Сципион, я мечтала, чтобы хоть один из моих сыновей был похожим на моего отца. И боги, казалось, все дали мне для этого — у меня родилось двенадцать детей, но они же оставили мне только вас троих... Тем радостнее было видеть мне в подрастающем Тиберии ту же приветливость, мягкость и умение вызвать сострадание окружающих, что и у своего деда.

Правда, в отличие от Сципиона, он не верил в пророчества и сновидения, мало времени проводил в храмах и, самое печальное, — постоянно сомневался в своем избранничестве. Но зато он с пеленок был также храбр и под Карфагеном уже пятнадцатилетним юношей показал себя героем, имя которого было на устах всей армии и... завистливого Эмилиана.

Как я была счастлива, когда после возвращения из Африки Тиберия, совсем юношу, тут же избрали в коллегию жрецов-авгуров1, в которую входят только самые знатные и уважаемые граждане Рима! Как радовалась, когда самый гордый и знатный сенатор Аппий Клавдий — принцепс сената! — предложил в жены Тиберию свою дочь. По всему Риму ходили восторженные рассказы, что он, придя домой, прямо с порога крикнул жене:

«Антистия, я просватал нашу дочь!» И та удивленно ответила:

«К чему такая поспешность? Или ее женихом стал Тиберий Гракх?»

Казалось, перед моим сыном открывается блестящее будущее. Но проклятая Нуманция, куда сегодня отправился твой муж и наш Гай, несколько лет назад перечеркнула все мои надежды! Тиберий тогда был избран квестором2 в армию консула Манцина, который вел войну с непокорными испанцами. В одном из ущелий армия попала в окружение, и ее гибель казалась неизбежной. Консул посылал одного посла за другим, но нуманцы возвращали их с одними и теми же словами:

«Мы согласны на переговоры только в том случае, если вести их будет Тиберий Гракх. Мы помним его отца, который был у нас наместником, и слышали о молодом Тиберии, что он не только смел, но также честен и справедлив».

Манцин дал согласие, и, благодаря нашему Тиберию, армия была спасена. Римляне получили, наконец, право отступления, правда, ценой заключения союза между Римом и Нуманцией. В старые добрые времена Тиберия встретили бы в Риме с благодарностью за спасение соотечественников. Но ты ведь знаешь, сколь «благороден» и «благодарен» твой муж! Снедаемый завистью, он настроил сенат против Тиберия, и отцы-сенаторы отказались утвердить мирный договор. Обвинив Манцина в измене интересам государства, они, по наущению Эмилиана, выдали бывшего консула испанцам! И пожилой человек, словно раб, в одной рубашке, со связанными за спиной руками целый день простоял перед воротами Нуманции. Но благородные варвары отпустили его, не желая признавать расторжения договора...

Если бы не мои связи, не помощь Аппия Клавдия, — та же позорная участь изгнанника ждала и Тиберия. Он был спасен. Но, испытав на себе неодолимую силу сената, утратил всякое желание бороться с ним. А какие планы у него были до этого! С каким жаром, бывало, рассказывал он нам с Гаем о тех неизгладимых впечатлениях, которые дала ему поездка в Испанию. Проезжая через Италию, он увидел, как осиротела вся эта страна, где вместо трудолюбивых крестьян работали теперь на полях одни рабы в оковах. Он все говорил о том, как слабеет римское войско, как опускаются пришедшие в Рим крестьяне, занимаясь доносами и собирая милостыню вместо того, чтоб воевать, захватывая новые провинции, собирался аграрной реформой раз и навсегда изменить существующее положение... А я с радостью замечала в его глазах тот самый «огонь», который делал, по словам матери, Сципиона неотразимым и который так воспевали поэты.