Иштван Фекете - Лутра

Но когда он увидел преграждающую путь решетку из вил, сердце его тревожно забилось. Повернув назад, он помчался во весь дух. Нельзя терять ни секунды, есть еще запасной выход.

—Не торопись, Янчи. Если отверстие уже достаточно большое, позвякай вилами.

С трудом протиснулся Лутра в запасной выход, которым никогда не пользовался, и оцепенел, увидев там тоже проклятую, устрашающую решетку.

—Янчи! Не суетись!

Большая выдра лежала притихшая: у нее за спиной в нору проникали свет и человеческий голос.

—Отверстие большое, хватит. А теперь отойди немного и сильно ударь по рукоятке вил.

Лутра слышал, что наверху приближаются шаги; тихонько подавшись назад, он с трудом повернул в другую сторону. Опасность отступала, а подозрительным отверстием над головой, казалось, можно воспользоваться для бегства. Он подполз ближе. Этот новый, просторный выход сулил свободу.

Тут где-то сзади рыбак сильно ударил по рукоятке вил, и Лутра, подобравшись, выпрыгнул из норы, но в ту же секунду грянул выстрел, и в глазах у него потемнело.

Тело Лутры в последний раз вытянулось и, точно ища покоя, замерло в неподвижности.

Ветер, слегка отдуваясь, шел следом за девочкой Весной. По мере того как они покидали край буков и дубов, а потом и сосен, сыроватый вовдух становился все чище. Они уже поднялись к заснеженным высокогорным лугам, где белели растрескавшиеся огромные камни и лесной жаворонок играл на флейте для своей сидевшей в гнезде подружки.

Ветер с удивлением подумал, как девочка выросла за какие-нибудь несколько дней, хотя вполне мог бы знать, что это обычная история. Еще вчера она была от горшка два вершка, а сегодня уже стройная, как тростиночка, невеста на выданье. Вот и маленький лесной певец, сев на ее плечо, поет:

—Дейд-ли-ли, дюд-ли-ли, наконец-то ты пришла! Яйца уже треснули.

Тишина вокруг юной красавицы наполнилась звоном, жаворонок закрыл глаза, Ветер попытался побороть непривычную сонливость.

Кивнув головой, девушка подняла руку:

—Пусть посетят вас сновидения!

Птичка тут же спрятала голову под крыло, Ветер привалился к большому утесу.

К ним приблизились дали, и остановилось время.

Приблизились гнезда, цветочные бутоны, лес, равнина, река, свет и тень, движение и неподвижность, которые почти сливаются воедино, порождая друг друга.

Они видят, как Миклош дрожащими руками поднимает с земли Лутру; видят Эсти и слышат, как она вскрикивает при виде гигантской красивой выдры, и возглас ее проносится над садами, точно редкая птица радости.

Видят старую мельницу, загребающую воду, время и труд, время, воду и труд, без которых нет человеку жизни на земле. Пирата, слоняющегося по двору, потому что ночью родились Пиратики, Марош выставила его из конуры, и ему теперь негде преклонить голову.

В своей комнатушке сидит мельник и глядит на дымок своей трубки, исчезающий немногим быстрее, чем жизнь, прислушивается к грохоту работающих жерновов, рождающих муку, а она рождает силу, а сила — труд и движение.

Видят плуги и сеялки, высевающие жизнь; и ворон и сарычей, ее уничтожающих.

Видят, как на постели, устланной травой и перьями, лежит маленькая выдра и ее сосут слепые детеныши, — у них лишь через десять дней откроются глаза, и они не знают, что их отец проплывает мимо норы в старой лодке, ставшей ему гробом.

Четверо детенышей пока еще неловкие, беспомощные пушистые комочки, но в их тельце заложено все необходимое, чтобы встать на путь, навсегда потерянный для их отца.

Маленькая выдра даже не поднимает головы, когда перед ее норой проплывает лодка, но даже если бы она знала, что в этой лодке, то и тогда не подняла бы головы, — ведь кроме будущего детенышей ничто на свете ее не интересует.

Они видят, как мечутся озабоченные мыши, заглядывают в норки суслики, как сонный хомяк в широких штанишках выходит из своего замка озабоченный, как и все, у кого кладовая постоянно полна припасов и голова заботы: что, де, было бы, если бы кладовая опустела.

Видят лиса Карака в потертой шубке, со скорбно поникшим хвостом; изведенный тяжкими невзгодами, он вспоминает свою вольную холостяцкую жизнь, гусей и прочих удивительных птиц, которые теперь все равно что перевелись, — ведь семеро, да, семеро лисят готовы съесть и ржавый гвоздь, не только пару больных птичек и отощавших за зиму мышей. А пищу надо доставать хоть из-под земли, так как Инь, в прошлом податливая молодая жена, завтракает одними майскими жуками, а курицу, которую с риском для жизни он унес средь бела дня с Мельникова двора, отдала лисятам.