Бьернстьерне Бьернсон - Свыше наших сил (1 часть - 1883, 2 часть

Элиас.Даже если ты будешь говорить со мной об этом весь день, отец, я все-таки не смогу ответить тебе как следует.

Санг.Нет. Много разговаривать я не способен. Я ведь не могу рассуждать о вере. Просто не умею.

Элиас.Но выслушать меня ты ведь сможешь?

Санг.Если разговор со мной успокоит тебя, тогда, конечно... охотно. Но постарайся говорить кратко, совсем кратко. Что же толкнуло вас... что утвердило вас в этой мысли, дети мои?

Элиас.Об этом я скажу очень кратко. Ракел и я убедились в том, что христиане не таковы, какими ты учил нас быть.

Санг.Ну и что же?

Элиас.Ты послал нас к самым лучшим людям из всех, кого ты знал, и они, действительно, лучше других. Но и Ракел, и я убедились, — она даже первая поняла, что мы знаем только одного настоящего христианина — и это ты, отец.

Санг.Что ты, дитя мое!

Элиас.Если бы в остальных была хоть какая-то частица от тебя — немного побольше, немного поменьше, — тогда мы не почувствовали бы себя обманутыми. Но они совершенно другие. Они вовсе не похожи на тебя.

Санг.Что ты разумеешь под этим?

Элиас.Их христианство условно. В жизни и в религии они склоняются перед существующим — перед тем, что существует в данном месте, в данное время: учреждениями, обычаями, предрассудками, экономическими условиями. Они нашли окольные пути и умеют приспособить религию к данным обстоятельствам.

Санг.Не слишком ли ты строг?

Элиас.А ты ищешь самого идеального в религии и следуешь ему. Вот в чем основное различие...

Санг.Но почему вас беспокоит это различие, дети мои?

Элиас.Оно ведь и заставило нас задуматься. Тебя это удивляет?

Санг.Нет, почему же... Размышляйте, сколько хотите, только не осуждайте.

Ракел.Мы и не осуждаем. И знаешь почему? Потому что мы поняли, их христианство столь же естественно для них, как твое — для тебя.

Санг.И что же?

Элиас.Но в чем же тогда состоит христианство? Ведь их вера — не христианство!

Санг.Допустим, что так. Что в том дурного? Каж­дый следует христианству так, как понимает его.

Ракел.Так значит христианство — это нечто такое, чего может достигнуть лишь один из миллионов, отец, до­рогой мой!

Элиас.А все прочие только искажают его?

Санг.Кого ты называешь христианином?

Элиас.Я считаю подлинным христианином только того, кто в учении Иисуса понял основное: тайну само­совершенствования, и всю свою жизнь посвятил этому.

Санг.Как меня радуют твои слова! У тебя такой же глубокий ум, как у твоей матери. О, заветнейшей мечтой моей было, чтобы ты... когда-нибудь... Нет, нет, нет! Я обещал вам, дети мои... Я сдержу слово. То, что ты сказал,— истина. Совершенная истина! Но, сын мой, разве каждому не позволено по-своему стараться стать христианином, не заслуживая названия человека, искажающего христианство? Разве нет? И не здесь ли именно и нужна вера? Заслуга одного подлинно верующего искупает заблуждения миллионов.

Элиас.Именно так: стремление, овладевающее всем существом, всем сердцем — это и есть вера.

Санг.И что же?

Элиас.Тогда только один человек из всех, кого я знаю, верит по-настоящему — ты! А другие... Нет, не бойся! Я не собираюсь никого обвинять и порицать. Да и какое право я имею на это? Но другие... либо настолько искажают учение, что оно им не мешает, либо стремятся его искренно принять и выбиваются из сил... Да, имен­но: выбиваются из сил.

Ракел.Да, это так. И вот, поняв это, дорогой отец, я однажды сказала Элиасу: если эти идеалы так мало соответствуют условиям человеческой жизни и человеческим способностям и возможностям, то как же можно допустить, что они от все­ведущего?

Санг.Это сказала ты?

Элиас.Мы не могли справиться с сомнениями и стали искать разрешения вопроса. Мы проследили историю развития этих идеалов до нашей эры.

Ракел.Ведь все они много древнее, чем христианство, отец.

Санг.Я знаю, дитя мое.

Элиас.Их уже давно провозглашали мечтатели разных веков.

Санг....мечтатели Востока и Греции провозглашали их в минуты полного отчаяния, в минуты, когда лучшие люди только и могли что стремиться прочь от всего, что их окружало... стремиться к обновленной земле... Я знаю это дети мои. Так вот что смутило вас? Господи ты боже мой! Как будто мечты об обновленной земле обетованной и о тысячелетнем царстве божием неосуществимы только потому, что и о них есть древний, невообразимо древний восточный миф. Да, обновленной земли искали и ждали так долго, что слабые духом стали считать ее несбыточным сном, а стремление к ней — погоней за несбыточным идеалом... Но что же это доказывает? О самой вере нельзя сказать ничего дурного, но о проповедниках веры — увы, можно. Но я не буду говорить о них. Я только расскажу, что случилось со мной, со мной самим. Я видел, что христианство ползает на брюхе и осторожно оставляет в стороне все возвышенности. Почему? — спросил я себя. Не потому ли, что если бы оно бесстрашно поставило все вопросы, оно перевернуло бы весь порядок вещей? В чем же дело? Христианство ли невозможно или у человечества не хватает смелости? Но если хоть один решится, тогда, может быть, и тысячи решатся? И я почувствовал, что должен попытаться стать этим одним. Я считаю, что каждый должен попытаться. Да, кто не решится, тот не верит. Потому что верить — это знать, что для веры нет ничего невозможного, и надо выказать свою веру! Я говорю не для того, чтобы похвалиться. Я говорю это, чтобы обвинить себя. Потому что, несмотря на то, что я сейчас так возвеличен милостью божьей, у меня бывают минуты, когда я поистине чувствую, что теряю бога. Разве, идя сюда, я не думал, что мне одному невозможно исцелить ее? Разве я не сомневался, не искал чужой помощи? Потому господь и отнял у меня помощь. Потому-то он допустил, чтобы и вы смутились мыслью о «невозможном» и пришли ко мне и рассказали мне об этом. Ибо, таким образом, должно исполниться время его! Теперь он покажет всем нам, что невозможного нет! О, я шел сюда и ничего не понимал. Теперь я пони­маю. Я совершу это один! Теперь я получил указание свыше. Теперь я могу! Потому-то меня и посетила великая милость откровения именно сегодня. Да! Все мне теперь понятно! Клара, слышишь? Это уже не мои слова, это слова великой веры, и ты знаешь, от кого нисходит эта вера.