Admin - kim kapari XXS

А теперь она больше похожа на труп, кото­рый сначала долго лежал в воде, а потом в теп­лом месте. Кожа почти белая. Ей тридцать один, а она уже вся в морщинах, волосы спутались, форму не держат, лицо распухшее, нос красный. Она растолстела, но у меня такое чувство, что она вот-вот свалится замертво. Все это из-за чертова алкоголя и таблеток. На ней вечно одни и те же шмотки — отвратительное тряпье.

Мать теперь все время вызывает у меня жа­лость, хотя нас уже вообще ничего не связывает. Ну и что, она все-таки моя мать, этого вполне до­статочно. Мне ее жалко, потому что у нее просто больше никого нет, никого, с кем она могла бы по­говорить, кто бы ее обнял, куда-нибудь с ней бы сходил. Она совсем одна. У меня хоть друзья есть, они могут меня обнять, а у нее никаких друзей. Друзья были раньше. Потом остались только зна­комые, а теперь вообще никого. Она уже несколь­ко лет назад оборвала все контакты.

Я решила ее навестить. Пока не знаю, когда это будет, но в любом случае когда-нибудь я к ней зайду. Когда мне снова станет жалко ее настоль­ко, что я не выдержу, когда при мысли о ней у ме­ня заболит сердце.

Что же эта женщина делала у моего отца? Узнаю ли я когда-нибудь?

К вечеру мы с Амелией и Фионой ездили вер­хом в лес и устроили пикник. В смысле они ели от­вратительные булочки с колбасой, а я на них смот­рела. В лесу было так здорово, так романтично! Единственное, что разрушало приподнятую атмо-

сферу, это верещание Амелии насчет Аша. Но, к сожалению, она имеет на это право.

С клевым мужиком было бы намного интереснее. Например, с Юлиусом.

Озеро сверкало, дул легкий ветерок, было приятно-тепло, просто здорово! Никто из нас сегодня не курил марихуаны. Все было так хорошо, что нам просто не хотелось возвращаться. Пикассо тоже понравилось, я это чувствовала. Он совсем не рвался домой. Не то что обычно.

Воскресенье, 9 июня 1996

Эти выходные оказались самыми ужасными в моей жизни. В субботу утром я пошла к отцу и сообщила, что теперь снова буду жить у него.

Но он настоял на том, что сначала меня взве­сит. 48,4 килограмма. Кошмар! А потом он ска­зал, что переживает из-за моей матери. В четверг она была у него, потому что они хотели кое-что обсудить насчет развода. А потом он каждый день ей звонил, так как у него возникли вопросы по поводу налоговой декларации, но она до сих пор ни разу не подошла к телефону. Он понятия не имеет, где она может быть. У нее нет машины, нет друзей, которые могли бы куда-то ее пригла­сить. У нее нет интересов, того, ради чего стоило бы исчезнуть на целых два дня. Она может быть только дома. Все остальное исключено. Я тоже попыталась до нее дозвониться. Телефон прогу­дел тридцать раз, но она так и не сняла трубку. С каждой минутой мы с отцом нервничали все больше, а потом, наконец, решили, что нужно ехать самим.

Дом, в котором теперь живет мама, стоит на улице с оживленным движением. Квартира на втором этаже, там три комнаты. Мы позвонили раз пятьдесят, а то и сто, я не считала, по крайней ме­ре звонили много. И ничего. Так как дом стоит на холме, сзади можно залезть на небольшой присту­пок, а оттуда на крышу гаража, с него видна мами­на кухня. Итак, мы с отцом минут десять стояли на крыше, звали маму и стучали в окно. И опять ни­какой реакции. Отец уже начал грозиться, что вы­зовет пожарных. Но она не открыла. Наконец отец велел мне вытащить из сарая стремянку, чтобы мы могли заглянуть в комнаты. Он и на самом деле волновался, точно так же, как и я. Я все время представляла себе, что она лежит там мертвая, по­тому что сама лишила себя жизни. Или же алко­голь избавил ее наконец от страданий.

Сначала отец поставил лестницу к окну прихо­жей, из которой можно разглядеть входную дверь. Потом он попросил меня залезть, потому что боит­ся высоты. Лестница качалась, я дрожала — за­чем только мы всё это придумали! Сначала я бро­сила взгляд на замочную скважину — в ней тор­чал ключ. Итак, она должна быть дома. Поэтому я снова полезла вниз, и мы приставили лестни­цу к окну спальни. И снова я вскарабкалась на­верх — и снова безрезультатно. В спальне ее то­же не оказалось.

Единственное помещение, в которое мы не могли заглянуть, это ванная. Но я заметила, что дверь в ванную приоткрыта. Не знаю, сколько мы с отцом орали, чтобы она открыла дверь. Когда стемнело, мы поехали домой. Всю ночь я проре­вела, потому что очень боялась за мать. Она ведь должна была нас услышать, почему же не от­крыла? Она наверняка была в ванной, живая или мертвая. Я лежала и думала, как же все будет без нее. Под утро, в воскресенье, я дошла до того, что уже хотела, чтобы она умерла. Тогда бы все нако­нец закончилось. Я убеждала себя, что так было бы лучше для нее, потому что у нее больше нико­гда не будет хорошей жизни, и лучше для меня, потому что мне больше не придется смотреть, как она сама себя губит, и сходить из-за нее с ума. В девять часов мы с отцом снова поехали к ней. Все было так же, как в субботу.