Аль Странс: Встреча

— Надо вызвать скорую и полицию…

— Зачем полицию? — насторожился Артур.

Он был моложе брата на шестнадцать лет и внешне напоминал свою мать Ольгу — высокий, стройный, с удлиненным бледным лицом с яркими большими губами, тонким носом и глубоко сидящими синими глазами. Длинные черные волосы делали его похожим на итальянца. Надо признать он был весьма привлекательным молодым человеком.

— Так положено, когда смерть человека наступает вне больницы.

Он промокнул влажные от слез глаза платком и набрал номер.

«Скорая» приехала немедленно. Полиция чуть запоздала.

Следователь получил подтверждение врача, что человек в спальне мертв.

— Будем делать вскрытие? — обратился врач к Генриху.

— Да для чего ещё кромсать то… — махнул рукой Генрих Львович.

Полицейский осмотрел комнату, тело на широкой кровати, сфотографировал.

— Ваши документы.

— Я адвокат Генрих Львович Фридланд, сын покойного.

— Где проживаете?

— В Петербурге…

— Ваши документы.

— Артур Фридланд. Проживаю в Нью Йорке.

— Есть какие либо подозрения относительно причины смерти усопшего? — обратился он к братьям.

— Нет. Он долго и тяжело болел… Это могло случиться в любую минуту… Всё выглядит вполне естественно, — ответил за обоих Генрих.

— И вы того же мнения?

Артур отвел глаза и пожал плечами.

— Я только прилетел сегодня, я здесь не живу, не знаю сколь долго и чем болел отец.

Полицейский посмотрел внимательно в глаза Артуру, так что того покоробило, и он отвел взгляд.

«И чего этот полицейский уставился на меня? Словно подозревает в чем! Черт!»— подумал про себя Артур.

Тело завернули в большой мешок и вынесли, карета «скорой помощи» сверкнула огнями и умчалась в районную больницу.

Между тем подъехала старшая дочь Анна Львовна. Невысокого роста, полноватая, в близоруких очках, она деловым шагом вошла в дом. Сняв лисью шубу, ещё больше полнившую её, она прошла в спальню, где должно было быть тело.

— Анечка… его уже увезли…

5

Адвокат Льва Давидовича Фридланда господин Бергман Аркадий Петрович, был почти его одногодок. В отличие от своего постоянного клиента, бывшего клиента, он являл собою полную противоположность последнему. Высокий, флегматичный, с редкими волосами на крутом черепе, большой грушевидный нос и серые, умные и очень спокойные глаза. Чуть отвисшие щеки придавали ему сходство с какой-то породой собак. Худой от природы у него появился небольшой животик, который он постоянно прикрывал полами пиджака.

Он солидно устроился в чёрном кресле за таким же тяжелым столом из черного мореного дуба, говорившем о тысячелетнем происхождении дерева и, естественно, его необыкновенной ценности, в кабинете Льва Давидовича и медленно осмотрел всех собравшихся.

Рядом с Генрихом Львовичем сидела его супруга, Мария Григорьевна, располневшая дама, яркой наружности, каштановые длинные волосы, аккуратно подстриженные опытной рукой дорогого парикмахера, ярко синее платье с декольте, открывающим вид на пышную грудь, украшенную колье со сверкающими алмазами, на плечах боа из собольего меха. Она смотрела на окружающих с оттенком некоторого высокомерия и даже пренебрежения. Чуть поодаль в кресле устроилась с мрачным выражением лица доктор Анна Львовна Озерова, старшая дочь покойного. Мужа подле неё не было. За ней сидел весьма напряженный Артур Львович, младший сын усопшего. Рядом с ним тоже в некоем нервозном состоянии сидела личный врач Льва Давидовича доктор Розовская Алла Ильинична. Её тонкие черты бледного красивого лица были обезображены припухшими веками и покрасневшими от слез глазами, обычно ясными и лучистыми, которых теперь просто не было видно. Это были единственные лица, собравшиеся для слушания завещания покойного торговца бриллиантами. Ни у кого не было сомнения, что состояние, оставленное покойным, исчисляется многими нулями после единицы, разумеется, в американской валюте. Но никто не знал точно сколько, и главное кому распорядился оставить сильный и влиятельный при жизни человек свои миллионы.

— Итак, дамы и господа, пришло время коснуться завещания моего друга и многолетнего клиента Льва Давидовича Фридланда, пусть земля ему будет пухом.

Он примолк, откашлялся.

— Собственно, должен вам признаться, я в некотором замешательстве… потому, что, собственно, завещания-то и нет.

По зале пробежал легкий шумок.

— То есть, как это нет?! — в искреннем, почти детском недоумении вскрикнула супруга Генриха Львовича Мария Григорьевна.