Бодрийар - Симулякры и симуляция

Ядерное это одновременно кульминационный момент свободной энергии и максимизация систем контроля всей энергии. Блокировка и контроль возрастают в той же мере (и без сомнения еще быстрее), что и освободительные виртуальности. Это было уже апорией современных революций. Еще это абсолютный парадокс ядерного. Энергии замораживаются на своем собственном огне, они сами себя устрашают. Совершенно не видно уже, какой проект, какая власть, какая стратегия, какой субъект мог бы находиться за этой дверью, за этой гигантской пресыщенностью системой своими собственными силами, отныне нейтрализованными, непригодными, невразумительными, невзрывчатыми – если только не возможность взрыва вовнутрь , имплозии , где все эти энергии уничтожались бы в катастрофическом процессе (в прямом смысле слова, то есть в смысле возврата всего цикла к минимальной точке, возврата энергий к минимальному пределу).

История: сценарий ретро

В период жестокой и современной истории (скажем, период между двумя войнами и холодная война), кино захватывает миф в качестве воображаемого содержания. Это золотой возраст великих воскрешений, деспотичных и легендарных. Миф, изгнанный из реального жестокостью истории, находит прибежище в кино.

Сегодня сама история захватывает кино по тому же сценарию – историческая ставка, изгнанная из нашей жизни чем-то вроде гигантской нейтрализации, имя которой мирное сосуществование на мировой арене, и умиротворенная монотонность на арене обыденной – эта история, обреченная обществом на медленное и жестокое замораживание, празднует свое воскрешение с новой силой на экранах, согласно тому же процессу, который когда-то там же оживлял утерянные мифы.

История – наш утерянный референт, то есть наш миф. Именно на этом основании она сменяет мифы на экране. Иллюзией было бы радоваться этому «осознанию истории посредством кино», как мы когда-то радовались «вхождению политики в университет». То же недоразумение, та же мистификация. Политика, входящая в университет, это политика, которая выходит из истории, это политика ретро, опустошенная от собственной субстанции и легализованная в своей искусственной деятельности, пространство игры и территория приключений, эта политика как сексуальность или перманентная формация (или как общественная безопасность в свое время): посмертное освобождение.

Великое событие этого периода, великий травматизм составляет эта агония сильных референтов, агония реального и рационального, с которой открывается эра симуляции. В то время как столько поколений, и в отдельности последнее, жили в такт истории, в перспективе, эйфоричной или катастрофичной, революции – сегодня создается впечатление, что история отступила, оставляя за собой безразличную туманность, пересеченную потоками (?), но опустошенную от своих референций. Именно в этой пустоте стекаются миражи прошедшей истории, набор событий, идеологий, модных тенденций ретро – больше не столько потому, что люди в них верят или растворяют в них еще какую-то надежду, но чтобы просто воскресить время, в котором, по крайней мере, была частица истории, частица насилия (будь оно фашистским), в котором, по крайней мере, была ставка на жизнь или смерть. Все хорошо, чтобы ускользнуть от этой пустоты, от этой лейкемии истории и политики, от этого кровотечения ценностей – именно соразмерно этому бедствию все содержания припоминаются вперемешку, вся предшествующая история воскрешается в беспорядке – ни одна сильная идея отныне не производит отбор, бесконечно накапливается одна лишь ностальгия: война, фашизм, роскошь Прекрасной эпохи и революционная борьба, все эквивалентно и перемешивается без различения в той же мрачной и унылой восторженности, в том же ослеплении ретро. Тем не менее, недавно прошедшая эпоха обладала некоей привилегией (фашизм, война, послевоенное время – бесчисленные фильмы, которые там проигрываются, обладают более близким для нас запахом, более извращенным, более насыщенным, более мутным). Это можно объяснить, вспомнив (наверное, это тоже гипотеза ретро) фрейдовскую теорию фетишизма. Эта травма (потеря референтов) похожа на открытие ребенком различия полов, такая же важная, такая же глубокая, такая же необратимая: фетишизация объекта происходит из желания скрыть это невыносимое открытие, но чтобы быть точным, говорит Фрейд, это не любой объект, это зачастую последний случайно замеченный объект перед травматическим открытием. Таким образом, фетишизированная история большей частью будет историей, непосредственно предшествующей нашей «ирреферентной» эре. Отсюда содержательность фашизма и войны в ретро – совпадение, сходство совсем не политическое, наивно выводить из фашистского воспоминания актуальное возвращение фашизма (в действительности это потому, что мы уже не в нем, потому что мы уже в чем-то другом, что еще менее смешно, именно поэтому фашизм может снова стать ослепительным в своей отфильтрованной жестокости, эстетизированной посредством ретро 53).