Фест - Адольф Гитлер (Том 1)

Результатом же стало то, что общественность страны летом 1918 года считала победу и долгожданное окончание войны близкими, как никогда, в то время как в действительности на повестке дня уже стояло поражение, и мало найдётся иных столь же очевидных свидетельств этих иллюзий, как рассуждения Гитлера о бессилии и неэффективности немецкой пропаганды, хотя он и делал из своих неправильных представлений в общем-то правильные выводы. Даже среди ответственных политиков и генералитета в ходу были самые безрассудные ожидания.[192 - См.: Kielmannsegg P. Graf. Deutschland und derErste Weltkrieg. Frankfurt/M., 1968, S. 671, 662 f. Многочисленные подробности по этому вопросу содержатся также в: Eyck E. Geschichte der Weimarer Republick. Bd. 1, S. 45 ff.]

Тем чувствительнее оказалось для всех внезапное столкновение с реальностью, когда 29 сентября 1918 года Людендорф потребовал от спешно собранного политического руководства немедленного начала поисков перемирия и, будучи на нервном пределе, призвал отбросить мысли о какой-то тактической подстраховке. Примечательно, что ранее он не допускал возможности провала наступления и поэтому с негодованием отвергал все предложения, направленные на то, чтобы подстраховать военную операцию политическими средствами. У него даже не было какой-либо точно определённой стратегической цели; во всяком случае, на заданный ему кронпринцем соответствующий вопрос он дал лишь раздражённый, хотя и весьма характерный ответ: «Мы роем яму. А дальше – что получится». А когда принц Макс Баденский спросил, что может произойти в случае неудачи, Людендорф взорвался: «Ну, тогда Германии придётся погибнуть».[193 - Max von Baden, Prinz. Erinnerungen und Dokumente, S. 242.]

Столь же неподготовленная политически, сколь и психологически, нация, верившая, по выражению одного современника, в превосходство своего оружия так же, «как в Евангелие»[194 - Это слова майора Нимана, начальника тыла одной армейской группировки, из его письма Людендорфу, написанного в июле 1918 года, где есть, правда, и предупреждение, что нельзя делать ставку исключительно на военную силу. См.: Schwertfeger В. Das Weltkriegsende. Gedankenueber die deutsche Kriegsfuehrung 1918. Potsdam, 1937. S. 68.], рухнула в тартарары. Есть одно высказывание Гинденбурга, оно настолько же поучительно, как и трудно понимаемо, и свидетельствует, как тяжело умирали иллюзии нации. После признания Людендорфа, что война проиграна, старый фельдмаршал, выступая, потребовал тем не менее от министра иностранных дел приложить все силы, чтобы добиться аннексии лотарингских рудников[195 - См.: Еуск Е. Op. cit. Bd. 1, S. 52.]. Здесь впервые проявилась та особая форма нежелания считаться с реальностью, с помощью которой многие – и их количество росло – спасались от национальных бед и депрессии и все последующие годы вплоть до опьяняющей весны 1933 г. Эффект этого шокового перехода «от победных фанфар к надгробному песнопению поражения» переоценить невозможно. Отрезвляющий удар наложил такой отпечаток на историю последующих лет, что, можно сказать, её нельзя по-настоящему понять без этого события.

И с особенной силой оно поразило задумчивого, нервного ефрейтора, служившего в полку Листа и смотревшего на войну с точки зрения человека с кругозором полководца. В октябре 1918 года его часть вела оборонительные бои во Фландрии. В ходе этих боев англичане предприняли на Ипре в ночь с 13-го на 14-е октября газовую атаку. Находясь на холме близ Вервика, Гитлер попал под многочасовой беглый обстрел газовыми снарядами. К утру он почувствовал сильные боли, а когда в семь утра прибыл в штаб полка, то уже почти ничего не видел. Несколько часов спустя он совершенно ослеп, его глаза, как он сам описывал своё состояние, превратились в горячие угли. Вскоре Гитлера отправили в лазарет в Пазевальке в Померании.[196 - К сожалению, история болезни Гитлера исчезлаеще до 1933 года и с тех пор так и не обнаружена. В военных документах Гитлера есть только краткая запись о том, что он «пострадал от газа». Речь шла о горчичном газе (иприте), под влиянием которого хотя и не происходит полной потери зрения, но наступает его сильное ухудшение, а то и утрата на какое-то время.]

В палатах этого лазарета царит странное возбуждение, курсируют самые невероятные слухи о падении монархии и близком конце войны. С характерным для него чувством чрезмерной ответственности Гитлер боится беспорядков на местах, забастовок, утраты субординации. Правда, симптомы, с которыми он сталкивается, кажутся ему «больше порождением фантазии отдельных парней»; странное дело, но распространённого и проявлявшегося во всём народе уже куда сильнее, чем во время пребывания Гитлера в Беелице, настроения недовольства и усталости он совершенно не замечает. В начале ноября его зрение идёт на поправку, но читать газеты он пока не мог, и, рассказывают, говорил соседям по палате, что боится, сможет ли он когда-нибудь снова рисовать. Во всяком случае, революция оказалась для него «внезапной и неожиданной»; в тех «нескольких молодых жидах», которые, по его словам, прибыли не с фронта, а из одного из так называемых «лазаретов для трипперных», чтобы повесить «красные лоскуты», он тоже, таким образом, увидел всего лишь действующих лиц некой спонтанной единичной акции.[197 - Hitler A. Mein Karnpf, S. 221 f.]