Фест - Адольф Гитлер (Том 1)

Страх оказаться униженным в обществе, явно преследовавший его, отражал непоправимо утраченную связь бывшего обитателя ночлежки с буржуазным обществом. И в его одежде долго и неизбывно ощущался запах мужского общежития. Когда Пффефер фон Заломон, ставший потом главарём его штурмовых отрядов, встретился с ним впервые, на Гитлере была старая визитка, жёлтые кожаные башмаки и рюкзак за спиной; руководитель добровольческого отряда так растерялся, что даже отказался познакомиться с ним. Ханфштенгль вспоминал, что Гитлер носил к своему синему костюму фиолетовую рубашку, коричневую жилетку и ярко-красный галстук, а оттопыривавшийся задний карман выдавал присутствие в нём автоматического оружия[317 - Hanfstaengl E. Zwischen Weissem und BraunemHaus, S. 128; а также: Luedecke K. G. W. I Knew Hitler, p. 98.]. Только со временем Гитлер научился определять свой стиль, соответствовавший его представлению о великом народном трибуне, – вплоть до его авантюрного кителя. И эта картина тоже выдаёт его глубокую неуверенность, объединяя в себе откровенно бросающиеся в глаза элементы и цитаты из того давнего видения на тему «Риенци», из Аль-Капоне и генерала Людендорфа. Но уже в описаниях того времени всплывают сомнения – а не стремился ли он использовать эту свою неуверенность и не превращал ли свои неуклюжие повадки в средство, чтобы подать себя; во всяком случае, было такое впечатление, что он меньше руководствовался желанием показаться приятным, нежели стремлением заставить запомнить себя.

Историк Карл Александр фон Мюллер встречался с ним в это время становления его самосознания политика у Эрны Ханфштенгль, «за чашкой кофе, в связи с пожеланием аббата Альбана Шахляйтера познакомиться с ним; моя жена и я были тут декорацией. Мы все сидели уже вчетвером за стоявшим у окна полированным столом красного дерева, когда зазвонил дверной колокольчик; через открытую дверь было видно, как в узком коридоре он вежливо, чуть ли не подобострастно, поздоровался с хозяйкой, как он повесил свой хлыст, велюровую шляпу и макинтош и в заключение снял с себя ремень с револьвером и тоже пристроил на вешалку. Выглядело это курьёзно и напоминало Карла Мая. Все мы тогда ещё не знали, насколько каждая из этих мелочей в одежде и поведении уже тогда была рассчитана на эффект, точно так же как и его вызывающе коротко подстриженные усики, более узкие, чем нос с некрасивыми широкими ноздрями… В его взоре читалось уже сознание успеха у публики, нов нем все ещё оставалось что-то неуклюжее, и было неприятное ощущение, что он это чувствует и обижается на того, кто это замечает. И лицо его было по-прежнему худым и бледным, почти страдальческим. Только водянисто-синие глаза навыкате смотрели иной раз с неумолимой твёрдостью, а над переносицей между глубокими глазницами скапливалась, почти выпячиваясь наподобие желвака, фанатичная воля. И в этот раз сам он говорил очень мало, а большую часть времени с подчёркнутым вниманием слушал».[318 - Mueller K. A. v. Im Wandel einer Welt. Erinnerungen. Bd. 3. S. 129.]

Вместе с интересом, который он стал вызывать, появились женщины, окружавшие его вниманием, – главным образом немолодые дамы, которые угадывали за судорогами и комплексами начинающего популярного трибуна определённые щекотливые обстоятельства и инстинктивно делали вывод о наличии напряжённости, чтобы её снимать умелой рукой. Сам Гитлер будет потом иронизировать по поводу тех женщин, что столь докучали ему своими материнскими заботами. Была, например, одна, «чей голос садился от волнения, когда я обращался к какой-нибудь другой женщине всего лишь с парой слов»[319 - Tischgespraeche, S. 193; г-жу Хофман, однако, Гитлер решительно исключает из числа тех, кто докучал ему своей ревностью.]. Своего рода домашний очаг обрёл он у вдовы одного штудиендиректора, «мамочки Гитлера» Каролы Хофман, в мюнхенском пригороде Золлн. Двери своего дома открыла перед ним и происходившая из старой европейской аристократии супруга издателя Брукмана, выпустившего труды Хьюстона Стюарта Чемберлена, равно как и жена владельца фабрики пианино Бехштайна, которая говорила: «Я хотела бы, чтобы это был мой сын», и позднее, дабы получить возможность посещать его в тюрьме, выдавала себя за его приёмную мать[320 - См.: Heiden К. Hitler. Bd. 1. S. 130 ff.]. Все они, их дома, их компании расширяли пространство вокруг него и делали ему имя.

В партии же он, напротив, продолжает находиться в окружении недалёких представителей среднего сословия и громил-полууголовников, отвечающих его глубоко укоренившейся потребности в агрессии и физическом насилии. Среди немногих друзей, с кем он на ты, Эмиль Морис – типичный любитель потасовок в пивных залах, толстобрюхий Кристиан Вебер – бывший барышник, работавший теперь вышибалой в третьеразрядной пивной и ходивший, как и Гитлер, с хлыстом. Кроме того, в этот узкий круг, являвшийся одновременно и его лейб-гвардией, входят ученик мясника Ульрих Граф и Макс Аман – бывший фельдфебель Гитлера, тупой и послушный его сторонник, который станет вскоре делопроизводителем партии и директором её издательства. Эта шумная и ревностная компания постоянно окружает Гитлера. Вместе с ними он идёт вечером после очередного мероприятия в «Остерию Бавария» или в «Братвурстглекль» близ церкви «Фрауенкирхе», с ними просиживает часами в разговорах за кофе и пирожными в кафе «Хек» на Галериштрассе, где ему оставляют столик в глубине помещения, откуда можно хорошо наблюдать за залом, а самому оставаться незамеченным. Сызмальства страдая от одиночества, он всё время нуждается в людях вокруг себя – слушателях, охранниках, прислуге, шофёрах, но также и в людях, с которыми можно поговорить, любителях искусства и рассказчиках анекдотов, таких, как фотограф Генрих Хофман или Эрнст Ханфштенгль по прозвищу «Путци»; они и придают его двору облик «мира богемы и стиля кондотьеров»[321 - Broszat M. Der Staat Hitlers, S. 66.]. Он не возражает, когда его величают «мюнхенским королём», и только поздней ночью добирается до своей меблированной комнаты на Тирштрассе.