Свободин А.П. - В мире актеров

Как только "прораб" ушел, он мгновенно переключился на работу, взял сразу высокую ноту, энергично, тонко и вдохновен – но стал набрасывать и проигрывать сцену. Мне стало неловко за мою расслабленность. Он начал точно с того места, на котором застигло его вторжение киноискусства.

Смотреть, как он репетирует, страшно.

Кажется, окончания его нервов обнажены и чутко, до болезненности реагируют на все, что происходит. Боишься шевельнуться, нечаянным словом или жестом задеть, причинить. Боль…

Смотреть, как он репетирует поучительно.

Учишься логике искусства: ничего нелогичного, неоправданного внутренней последовательностью характера и всего эпизода он не признает. Прежде чем принять тот или иной текст, он проигрывает его. Иногда делает это, сидя за столом, вполголоса, только проверяя побуждения действующих лиц. Если побуждения ему неясны, вскакивает и громко, с жестами и характерными интонациями, бегая по кабинету, играет за всех. Если естественного сцепления реплик, выражающих сцепление персонажей в предложенных обстоятельствах, не получается, текст не принимается. Требует поправок, кардинальных изменений.

На репетиции намечает действие сцены в энергичных, кратких, поразительно точно подобранных словах, стараясь говорить так, чтобы ничего недосказанного (как бы горько само сказанное ни шло) не оставалось.

...Актер на сцене произносит монолог. Вижу, как Ефремов за своим освещенным одной лампочкой режиссерским столиком пришептывает роль, заметно жуя губами (текст пьесы он знает лучше автора!). Секретарша театра тихо вносит и ставит чай и бутерброды. Он досадливо отмахивается: не до того! Шепчет: "Не так, не так!"

Нет, это он не кричит, это только мы, рядом сидящие, слышим.

Бежит к сцене, с маху впрыгивает на нее и, сразу оказываясь в привычной стихии, свободно показывает, проигрывает, потом спрыгивает, останавливается, прислушивается к сцене, бежит к столику. "Давайте, давайте, не останавливайтесь!"

Иногда он забегает за кулису и оттуда смотрит и слушает, как идет эпизод, потом перебегает на другую сторону сцены и совсем скрывается.

Он точно бы обнюхивает сцену.

В момент наивысшего напряжения он говорит тихо, кажется сознательно замедляя ритм фразы, понижая голос, успокаивая.

Но бывает, взрывается. Тогда он беспощаден.

– Вы должны работать с удовольствием и приходить на репетицию наполненными, продумавшими роль, а не безразличными и вялыми, ожидая от режиссуры исчерпывающих указаний, У режиссуры много других дел: сложная световая партитура спектакля, движение мизансцен... Помните, за вас никто вашу работу делать не будет! Я отлично вижу, кто работает, обдумывает, а кто приходит, занятый своими делами… Не понимаю, зачем такой человек в театре, зачем он избрал папу профессию...

Его слова падают на головы, от них не увернуться, от них ежатся.

Я знаю: они соберутся, обдумают, они ответят взрывом страстного, нервического актерского энтузиазма, который составляет особенность и завораживающую силу артистов "Современника".

Дни Табакова

Эти дни не выдуманы, взяты наугад. Могли быть другие, но мало что изменилось бы. Уверяю вас.

В пятницу пятнадцатого мая по телефону ответили, что он в Киеве. Уехал на два дна в перерыве между репетициями во МХАТе английской пьесы "Амадеус". В Киеве надо досняться в последних эпизодах фильма. Приедет в субботу в 9-З0. А в 10 – репетиция. Так что прямо с вокзала. В воскресенье утренний спектакль.

– А вечером? спросил я.

– Вечером занятия со студентами на улице Чаплыгина.

– А в понедельник?

– Улетит в Канаду. Пригласили провести семинар с драматическими артистами.

– А когда вернется?

– 24-го, но 25-го у него премьера в "Современнике". "Восточная трибуна" А.Галина. Играет одну из главных ролей.

– Передайте, чтоб позвонил, – без всякой надежды сказал я.

Поезд из Киева пришел вовремя и он позвонил. Выслушал, помолчал, сказал спокойно: – Стало быть встретимся в воскресенье. В семь часов. Приедешь в подвал на Чаплыгина. У меня занятия со студентами. На час двадцать. Потом поговорим.

Подвальчик на улице Чаплыгина известен театральной Москве по спектаклям его экспериментальной студии. Встретила вязкая темнота. Приплюснутый потолком зал словно без стен. Таинственно. Стулья для зрителей убраны.

Он беседовал с ухоженным высоким мужчиной, слишком правильно выговаривавшим по-русски. Оказался театральным человеком с родины Шекспира. Табаков передавал ему подарки, объясняя достоинства книг. Потом англичанин ушел и он обратился ко мне: