Томас Пикок - Усадьба Грилла

Мистер Принс:

- У одного великого философа было семеро друзей, и каждый день недели один из них с ним обедал. И среди прочих последних своих распоряжений он просил, чтобы полгода после его смерти все в доме оставалось по-прежнему и ежедневно подавался обед для него самого и единственного гостя, приглашаемого в его память, и чтобы один из двух его душеприказчиков (оба тоже философы) по очереди брал на себя обязанности хозяина.

Преподобный отец Опимиан:

- Как я рад, что обязанности хозяина исполняете вы собственной персоной, а не душеприказчик ваш, поверенный либо уполномоченный. Исполняете вы их исправно, жаль только, сам обед не встречает в вас былого одушевленья. Однако мне не совсем понятно, какое отношение имеет feralis coena {поминки (лат.).} душеприказчика и гостя к обеду двух живых людей?

Мистер Принс:

- Ах, ваше преподобие, скажите лучше - обед одного живого человека в обществе тени. Ибо сам я - лишь тень. Лишь тень моей былой веселости.

Преподобный отец Опимиан:

- То-то мне показалось, у вас неприятность какая-то. Но все равно - держитесь совета Горация: “Облегчай ты вином и песней тяжелое горе: они утеху сладкую в скорби тяжелой дают” {Illic omne malum vino canuque levato, / Deformis aegrimoniae dulcibus alloquiis. Epod. XIII {249а} (Примеч. автора).}.

Мистер Принс:

- Так я и делаю, доктор. Мадера и песня семи сестер - мне утешение, да еще какое. Но оно не доходит до тайной печали, терзающей мое сердце, как Рататоск гложет корни Иггдрасиля {250}.

Преподобный отец Опимиан:

- В северной мифологии, поэтичнейшей мифологии, я глубоко чту Одина и Тора {251}. Их подвиги всегда восхищали меня; и все вместе отлично воспитывает воинский дух. У Лукана есть об этом дивные строки {Pharsalia {252} I, 458-462. (Примеч. автора).}.

Отец Опимиан воспроизвел дивные строки Лукана с большим выражением. Не того хотелось мистеру Принсу. Он ждал, чтобы его преподобие спросил о причине терзающей его сердце печали. Но совершенно независимо от решения доктора ни о чем не спрашивать, покуда юный друг не выскажется сам, несчастная метафора повлекла его преподобие по одной из старых излюбленных тропок, и если б не ожидание исповеди, которую, он знал, предстояло ему принять от мистера Принса, он бы весь вечер мог толковать о северной мифологии. А потому он пресек свою речь и молча потягивал бордо.

Мистер Принс не в силах был более сдерживаться и без введений, без предисловий он рассказал его преподобию все, что произошло между ним и мисс Грилл, ни слова не пропустив из пассажей Боярда, неизгладимо врезавшихся в его память.

Преподобный отец Опимиан:

- Не возьму в толк, в чем же тут огорчаться? Вы влюблены в мисс Грилл. Она готова принять ваше предложение. Чего же вам более по этой части?

Мистер Принс:

- Ничего более по этой части, но семь сестер мне как родные сестры. Будь они и впрямь мне родными сестрами, отношения наши бы не нарушились, женитьба моя не была бы помехой. Но, как мила, великодушна, снисходительна, терпима ни была бы женщина, она не сможет отнестись к некровным узам, как к кровным.

Преподобный отец Опимиан:

- В самом деле, на такое не станешь рассчитывать. Но ведь из этой трудности тоже есть выход. Пусть все семь идут замуж!

Мистер Принс:

- Все семь замуж! Немыслимо!

Преподобный отец Опимиан:

- Не столь немыслимо, как вам представляется.

И тут его преподобие нашел уместным поведать мистеру Принсу историю о семи женихах, расточая особенные хвалы Гарри и заметив, что, если мудрость Noscitur a sociis {Полн.: Noscitur a socio turpive probov(e) hominus meus, - По товарищу, дурному или доброму, познается характер человека (лат.).} верна и в обратном смысле и о друзьях человека можно судить по его качествам, в высоких достоинствах шестерых приятелей Гарри не приходится сомневаться; а к тому же он навел о них справки. Мистера Принса рождественской порой весьма обрадовала новость, которая еще летом повергла б его в уныние. Он тотчас решил, что, раз он так мало ел за обедом, можно на ужин спросить куропаток, ибо кладовая его всегда ломилась от дичи. Куропатки были поданы после обычного пенья в гостиной, и его преподобие, хоть немало ел за обедом, счел невежливым не принять участия в трапезе; припомнив же, как скоротал он ночь после бала, он вызвался сварить пунш, и они допоздна просидели над чашей, беседуя о том о сем, но больше всего о Моргане.

1. ГЛАВА XXXIII

ЗАВОЕВАНИЕ ФИВ

Ἦ σοφὸς ἦ σοφὸς ᾗν,

Ὅς πρῶτος ἐν γνώμᾳ τόδ᾽ ἑβάστασε,

Καὶ γλώσσᾳ διεμυθολόγησεν,

Ὡς τὸ κηδεῦσαι καθ᾽ ἑαυτὸν ἀριστεύει μακρῷ˙