Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода -июнь 2003- декабрь 2004

В чем непреходящее обаяние спорта? Он дает некую парадоксальную параллель к музыке, в которой, как объяснил еще Шопенгауэр, неразличимы содержание и форма. Музыка потому и высшее из искусств, что она являет чистую форму, платоновскую идею вне материально-эмпирического ее заполнения. По-другому: в музыке нет внешнего и внутреннего, нет этого разделения, но чистое единство идеального бывания. Спорт похож на музыку тем, что спортсмен являет чистую форму тела, идею тела. В спорте тоже внутреннее совпадает, неразличимо тождественно с внешним. Вот мы говорим, что у Шараповой хорошенькое личико; но для спорта это не важно - разве что для рекламодателей. Главное у нее, как и у всех спортсменов, - тело. В спорте и нет ничего, кроме тела, и недаром древние греки соревновались на своих играх обнаженными. Спорт - апофеоз Оскара Уайльда, сказавшего: только поверхностный человек судит не по внешности.

Тем самым ставится интересный вопрос: может ли человек искусства - а Оскар Уайльд, несомненно, был таким человеком - уложиться в эту формулу? Укладывался ли в нее сам Уайльд? У него было достаточно глубокое и, как тогда считалось, не совсем чистое дно, которое однажды скандально и обнажилось. Поэт - всё-таки не лилия полевая и даже не птица небесная: какие-то глубины он в своих песнях выявляет. Это зощенковский персонаж, недовольный тем, что его выселили из комнаты Пушкина, мог ворчать: "Подумаешь, поэт... Ну, написал "птичка прыгает по ветке..." Пушкин, кстати, отчасти - но только отчасти - укладывается в формулу Оскара Уайльда: у него есть вещи стопроцентно игровые, являющие всего лишь блестящую поверхность: "Граф Нулин", "Домик в Коломне", да и "Евгений Онегин", в сущности. Но он же написал "Медный Всадник", "Пир во время чумы", написал "Капитанскую дочку" и "Бориса Годунова". Не такая уж он и птичка. Автор стихотворения "Не дай мне Бог сойти с ума" - поэт глубины неизмеримой. Парадоксалист и форсированный эстет Уайльд тут последнего слова не скажет.

Но к чему мы всё это говорим? Речь идет вроде бы о соотношении спорта с искусством, что вывело нас к вопросу о поэзии. Слов нет, поэт любит явленную красоту. Цветаева сказала: всякий поэт обожает военных. Кажется, что-то вроде этого есть и у Ницше. Толстой на прогулке с Горьким залюбовался красавцами-кирасирами, только за секунду до этого обозвав их дураками. Если хочешь быть красивым, поступай в гусары, дал мудрый совет Козьма Прутков. Речь идет о соотношении красоты внешней и внутренней. Красота поэзии - это красота человеческих глубин, и добраться до этих глубин, а потом вынести их наружу на посмотрение (иногда и на осмеяние) - процесс, осуществляемый отнюдь не в физической тренировке, не в телесном трэйнинге. Поэту открывается та красота, которая спрятана в безднах и темных ущельях бытия, ему, так сказать, не до собственной внешности; да и внешность стиха, вообще так называемая эстетическая форма тоже ведь результат внутренней, подземной, подпольной работы. И всё это приводит к одной интересной, чаще всего драматической коллизии: поэт завидует внешней красоте, вчуже на нее любуется. Поэт - человек, принципиально чуждый стадиону. Ему выйти на люди стыдно, стыдно обнажить свою подноготную или, как говорили в старину, заднюю: не будешь же вечно и непрерывно стихи читать. Поэт - чужой на празднике жизни, высшей и естественнейшей площадкой которого является стадион: ветер, флаги, красивые тела.

Тут самое время вспомнить одного несомненного поэта, влюбленного в девушку-физкультурницу. Это герой романа Юрия Олеши "Зависть" Николай Кавалеров. Девушка - Валя, дочь кавалеровского наставника, трактирного философа Ивана Бабичева, ушедшая от отца к дяде - симпатичному большевику Андрею Бабичеву. Жених ее - другой воспитанник Андрея и футболист Володя Макаров.

Вот сцена, достойная цитирования: Кавалеров, не допущенный на праздник жизни и молодости, подглядывает через отверстие в стене в соседний дворик, на котором тренируются Валя и Володя:

"Кавалеров видит: Валя стоит на лужайке, широко и твердо расставив ноги. На ней черные, высоко подобранные трусы, ноги ее сильно заголены, всё строение ног на виду. Она в белых спортивных туфлях, надетых на босу ногу; и то, что туфли на плоской подошве, делает ее стойку еще тверже и плотней, - не женской, а мужской или детской. Ноги у нее испачканы, загорелы, блестящи. Это ноги девочки, на которые так часто влияют воздух, солнце, падения на кочки, на траву, удары, что они грубеют, покрываются восковыми шрамами от преждевременно сорванных корок на ссадинах, и колени их делаются шершавыми, как апельсины. Возраст и подсознательная уверенность в физическом своем богатстве дают обладательнице право так беззаботно содержать свои ноги, не жалеть их и не холить. Но выше, под черными трусами, чистота и нежность тела показывает, как прелестна будет обладательница, созревая и превращаясь в женщину, когда сама она обратит на себя внимание и захочет себя украшать, - когда заживут ссадины, отпадут все корки, загар сровняется и превратится в цвет".