Кухонная раковина была почти до краев полна грязной зеленоватой водой, пахнущей еще хуже капусты. Уинстон опустился на колени и осмотрел угольник на трубе... Миссис Парсонс принесла ключ. Уинстон спустил воду и с отвращением извлек из трубы клок волос.
Потом появляется теоретическое объяснение этого явления - всеобщей нехватки как организованной властями намеренно. Материальный достаток делает человека способным к чему-то еще, кроме мыслей о повседневном пропитании. Сытый человек начинает думать и становится опасным. И в Океании производят товары только для того, чтобы их уничтожать. Для этого требуется мотивировка, и она найдена в непрерывной войне, причем война эта почти что фиктивная - в реальности была пресловутая холодная война, когда на вооружения уходило чуть ли не две трети всех трудовых усилий огромной, богатой и развитой страны - в данном случае мы говорим не о выдуманной Океании, а о реальном Советском Союзе.
И такие поразительно верные подробности:
Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудость повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой. По меркам начала ХХ века даже член внутренней партии ведет аскетическую жизнь. ... Это социальная атмосфера осажденного города, где разница между богатством и нищетой заключается в обладании куском конины.
Мы же не могли не понимать, что все эти номенклатурные блага - казенные дачи и автомобили, пресловутые сауны и закрытые распределители - по западным критериям богатства - тот самый кусок конины.
Что уж говорить о таких откровениях о тоталитаризме, как двоемыслие, министерство правды, каждый день переписывающее историю, полиция мысли, половое ханжество как государственная политика; я и не говорю. Всё это мы знали. Общее впечатление от Оруэлла очень точно подытоживается мыслями Уинстона Смита, прочитавшего запрещенную книгу Гольдштейна:
Книга пленила его или, точнее, укрепила во взглядах. В сущности, она не сказала ему ничего нового, но в этом-то отчасти и состояла ее прелесть. Он нашел в ней то, что мог бы сказать сам, если бы умел привести в порядок свои разрозненные мысли. Она была плодом ума, родственного его уму, но несомненно более глубокого, дисциплинированного и менее подавленного страхом. Лучшие книги, подумал он, - те, в которых говорится о вещах, уже знакомых вам.
Но вот что по-настоящему удивило и долго не находило объяснения - так это парадоксальный, по советским (скорее по антисоветским) представлениям, факт, что Джордж Оруэлл был и остался левым, социалистом. Отечественными антисоветчиками социализм воспринимался как абсолютное зло, не имеющее альтернативы ни в одном из своих вариантов. Мы не верили тому, что Западная Европа - по существу социалистический континент. Ни в какой шведский социализм не верили. Если людей не сажают за мысли и высказывания, если они с избытком сыты и красиво одеты, если у каждого есть автомобиль - так какой это к трепаной матери социализм? Тут, как ни странно, и советская пропаганда подобные мысли укрепляла, утверждая, что все эти лейбористы, Ги Молле с Вилли Брандтом и прочие шведы - ревизионисты и социал-предатели, лакеи империализма. Вот этому невольно верилось: потому что на Западе всё казалось лучшим, а следовательно, вопрос о том, социализм там или капитализм, был мало значим, об этом не думали. Привлекала несомненная свобода, возможность не скрывать своих мыслей - то, чего так остро не хватало в СССР людям, свои мысли имеющим. Страны свободные не воспринимались социалистическими ни в коей мере, социализм железно ассоциировался с несвободой и нехваткой.
Нужно достаточно долго прожить на Западе, чтобы увидеть, что демократический социализм вполне возможен и что даже - terribli dictu - Маркс не так страшен, как его размалевали советские диаматчики. Маркс на Западе уважаем как социолог, обративший внимание на экономическую детерминированность социальных явлений - еще один пример неизбежного и в чистой науке работающего редуктивизма; марксистский миф о мессии-пролетариате мало кого волнует, даже людей, искренне озабоченных необходимостью улучшить его жизнь (среди таких людей был и Оруэлл). Пролетарий на Западе - эмпирическое явление, а не метафизический концепт. Мы в СССР, разуверившиеся в пролетарском мифе, невольно занимались построением собственной мифологии: наше представление о Западе было самым настоящим мифом.
Читать дальше