Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода- 2007

И теперь едва ли не главное о «Тарасе Бульбе»: в нем тоже присутствует могучее гоголевское комическое начало. Но где? В главе одиннадцатой, в которой описываются приключения Тараса в еврейском местечке. Вообще антисемитизм «Тараса» как бы и нужно, по-авторскому замыслу, брать комически, но сейчас это уже, простите, не смешно.

Совсем нетрудно сказать, когда и у кого получился «Тарас Бульба»: у Бабеля в «Конармии». «Тараса Бульбу» правильно написать может только еврей.

Самое интересное, что из «Тараса Бульбы» можно сделать кино. Но, конечно, не телесериал, где главное – разговоры, речи персонажей, диалоги и монологи, которые действительно жанр не позволяет «микшировать». «Тарас Бульба» в сущности опера, так же как «Саламбо» Флобера. А еще лучше сделать из него балет, то есть нечто совсем уж бессловесное, но не сценический балет, конечно, а кинобалет, то есть немой фильм. Не в старинном смысле немой, а по-нынешнему: яркий цветной фильм с хорошей, вагнеровского, что ли, типа музыкой. Эйзенштейн такой фильм мог бы сделать, да в сущности уже и делал: и «Александр Невский», и «Иван Грозный» – такого рода оперы-балеты, в которых самое ненужное – слово, высокопарные речения русских князей. В этих фильмах слушать можно только музыку Прокофьева. Сюиту «Александр Невский» до сих пор гоняют по американским классическим радиостанциям, вместе с текстом. Американцам хорошо: они слов не понимают.

Сделать-то можно, но Бортко не сделает.

А в таком случае надо бы спрятать куда-нибудь подальше «Тараса Бульбу». Есть в английском языке выражение «скелет в шкафу», означающее постыдную семейную тайну. Тарас Бульба – такая постыдная русская тайна. О ней нужно молчать, как большевики молчали о сифилисе Ленина.

Source URL: http://www.svoboda.org/articleprintview/378774.html

* * *

[Детский грех левизны у русской интеллигенции]

Высказываясь недавно об одной интересной театральной новинке — драматической трилогии Тома Стоппарда «Берег Утопии», намеченной к постановке в Нью-Йорке и Москве, я обошел вниманием один персонаж этих пьес из жизни русской интеллигенции XIX века — Тургенева. Между тем в сочинении Стоппарда он занимает особое место, резко отличное, он не похож на идеалистов сороковых годов и даже по сравнению с поздним, умудренным опытом Герценом кажется скептиком. Можно, пожалуй, сказать, что Тургенев — самое умное лицо во всех трех пьесах. Это человек без иллюзий, причем не только от них освободившийся, но никогда их не имевший. Он не разделяет и последнюю иллюзию умудренного опытом и разочаровавшегося в Западе Герцена — не верит в особое предназначение русского народа, не знавшего «язвы пролетарства» и по инстинкту склонного к социализму. Русский мужик, говорит Тургенев в пьесе, — как всякий другой: консерватор, стремящийся разбогатеть. Мы-то знаем, что если он не разбогател, а потом и окончательно исчез с лица земли — так это не мужика вина, а его освободителей от проклятия собственности.

У Тургенева в пьесах Стоппарад есть один сквозной мотив: он постоянно жалуется на мочевой пузырь, когда другие говорят о высоких предметах. В саду герценовского дома он говорит: «Вы позволите мне опорожнить мой мочевой пузырь на ваши лавры?» Еще он озабочен покупкой английской собаки и бельгийского ружья. Стоппард действительно начитан в русской мемуаристике: Тургенев у него легкомыслен, как в воспоминаниях Авдотьи Панаевой. Но он и умен у Стоппарда. Кто-то спрашивает его об «Отцах и детях»: «Так вы против и отцов, и детей?». Он отвечает: «Наоборот. Я за тех и за других». В одной сцене он встречается с Базаровым — молодым доктором, так и назвавшимся Базаровым. Тот говорит, что поэзия вздор, что самая полезная книга «Как избавиться от геморроя» доктора Маккензи. Тургенев охотно соглашается, но добавляет: когда я читаю Пушкина, то забываю о своем геморрое. Он остроумен, неистощим на острые словечки, «мо»: «Имение моей матери в десять раз больше фаланстера Фурье»; «Грехи второй республики не стоят мести поваров и официантов». Он рассказывает об июньских днях в Париже: «Моя прачка вернулась с бельем и говорит, что на улицах ужас. Я четыре дня не выходил из дому». — «Но в чистом белье?» — иронизирует Герцен. «Нужно же стирать белье», — отвечает Тургенев.

Это напоминает рассказ об одном святом, когда его, еще мальчика, спросили, что он будет делать, если придет конец света; он ответил: «Я буду играть в мяч».

Время от времени Тургенев высказывается вполне серьезно. Например: