Борис Парамонов - Борис Парамонов на радио Свобода- 2007

Вот что писал Бердяев в этой статье о первом фундаментальном сочинении Флоренского — книге «Столп и утверждение истины» (эти столп и утверждение — Церковь, православная поместная церковь, причем взятая со всеми ее историческими и чуть ли не бытовыми мелочами):

Все кажется, что свящ. Ф. — оторвавшийся декадент и потому призывает к бытовой простоте и естественности, — духовный аристократ и потому призывает к церковному демократизму, что он полон греховных склонностей к гностицизму и оккультизму и потому так непримиримо истребляет всякий гностицизм и оккультизм. … Я не смею заподазривать искренности и глубину религиозной жизни свящ. Флоренского, не считаю даже возможным говорить об этом. Не сомневаюсь в подлинности и значительности религиозных переживаний автора «Столпа и утверждения истины», но выявление этих переживаний в форме архаического православия есть стилизация.

А вот что писал позднее о Флоренском протоирей Георгий Флоровский в своей этапной книге (1937) «Пути русского богословия»:

Флоренский много говорит о церковности и соборности, но именно соборности меньше всего в его книге…. Самая соборность церкви распадается для него в множественность интимных дружественных пар, и двуединство личной дружбы психологически для него заменяет соборность… И тот опыт, о котором Флоренский говорит в своей книге, есть именно опыт психологический, опыт переживаний.

Об этих парах язвительно писал Бердяев: «Это у Флоренского совершенно индивидуально, лично, он оправославливает античные чувства». Что такое античные чувства, люди того времени прекрасно знали и употребляли это выражение в совершенно однозначном смысле.

Флоровский продолжает:

Не из православных глубин исходит Флоренский. В православном мире он остается пришельцем. По своему внутреннему смыслу это очень западническая книга. Книга западника, мечтательно и эстетически спасающегося на Востоке. Романтический трагизм западной культуры Флоренскому ближе и понятнее, нежели проблематика православного предания. И очень характерно, что в своей работе он точно отступал назад, за христианство, в платонизм и древние религии, или уходил вкось, в учения оккультизма и магии.

Можно привести еще одну оценку, и тоже церковного автора — протоирея Зеньковского, автора фундаментальной «Истории русской философии»:

Флоренский, питаясь очень часто от внерелигиозныых источников, хочет, однако, всегда развивать свои идеи из религиозных «переживаний» — и потому и выдает всегда свои философские домыслы за церковную мысль.

Итак, психологические переживания, платонизм и древняя магия: православную стилизацию Флоренского отвергают как религиозные романтики сходного с ним типа (Бердяев), так и представители церковной ортодоксии. Но можно привести еще один, по-своему даже более убедительный пример разоблачения православности Флоренского со стороны советского, затем и постсоветского православного автора — профессионального историка философии, весьма компетентного именно в русской философии — Ренаты Гальцевой, Ее неприятие Флоренского в качестве именно христианского и даже православного философа представляет особенно ценное свидетельство как раз потому, что она — советская исследовательница, в советское время пережившая религиозное обращение и потому склонная относиться к религиозным сюжетам с предельной серьезностью. И во Флоренском она видит именно несерьезность, религиозную игру, переходящую временами в прямую мистификацию. Рената Гальцева, повторяю, серьезный автор и подлинный знаток Флоренского, ее статья о Флоренском в знаменитом Пятом томе советской Философской энциклопедии произвела шумный резонанс своими несоветскими обертонами. Отнюдь не умаляя, а наоборот — возвышая, ставя на законное высокое место Флоренского как мыслителя в той статье, Рената Гальцева в последующей книге («Очерки русской утопической мысли XIX века») отказывает Флоренскому в статусе именно православного, христианского, церковного мыслителя. У нее рвение неофита — и идущая отсюда чуткость к любому нарушению избранной доктрины.

Вопрос можно поставить в грубой простоте: зачем Флоренскому, этому эрудиту и утонченнику, понадобились православие и церковь? Тут опять же ядовитый намек делает Бердяев: в своей книге Флоренский не познает, а спасается. Потребность в спасении овладевает очевидно людьми, видящими угрожающую им гибель. Тут необходимы биографические сведения, и кое-что в этом смысле дает игумен Андроник — внук Флоренского: он пишет, что Флоренский хотел уйти в монастырь (между прочим, вместе с Андреем Белым — другой яркой фигурой русского ренессанса):