Николай Усков - Существует ли русская нация и почему Россия отстала от Европы

Европейцы хитры, русские бесхитростны. Умничанье у нас вообще не поощряется. Если вы думаете, что слово «умничать» принадлежит какому-нибудь безымянному прапорщику Советской армии, вы ошибаетесь. Оно довольно часто встречается в грамотах Московии примерно в том же значении, в котором его потом употребит наш коллективный прапорщик.

Столетия экстенсивной экономики, безусловно, сформировали особый тип личности — «бесхитростный», не «умствующий» или, как бы мы сказали сегодня, неинновационный. Можно было бы назвать его даже паразитическим, если бы жизнь нашего народа не была так трудна и трагична. При всей громадности Россия была страной, в которой суровый климат и бедные почвы обрекали население на скромную жизнь, часто на грани существования. Запад не знает голода с XVIII века, Россия — только со второй половины XX века. «В Европе, — пишет Ключевский, — нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого». Правда, и более склонного к краткому, зато чрезвычайному напряжению сил в миг короткого северного лета, нежели к постоянному размеренному труду в течение всего года. Корабельное слово «аврал» — спешная работа на судне — пришло в наш язык из голландского уже при Петре, но очень точно описывает национальные трудовые привычки. Ново-Архангельск. Столица русской Аляски. Рисунок первой половины XIX века

Пока у европейцев, стиснутых в своих крошечных долинах, зацепившихся за отвесные горные склоны, вырывающих у океана километры тверди, столетиями вырабатывалось сознание, что этот клочок земли и есть родина, пока все более виртуозными становились техники возделывания земли, все более разнообразными — занятия населяющих ее людей, русский человек везде чувствовал себя гостем, временщиком, кочевником, случайностью. Пару лет — и будет новая паль, будет новая жизнь, затем другая, и слава Богу. Быт «промышленников», преодолевавших в погоне за пушным зверем многие тысячи верст, был, наверное, еще более поверхностным. К чему строиться, обживаться?! Все временно, все понарошку, все тонет в бесконечности этой однообразной земли. И так столетие за столетием, пока мы не пришли к нынешней бесхитростной жизни на нефтедоллары, при которой главное снова не умничать.

Характерно, что популярные ныне «чемоданные настроения», все эти «пора валить!» — отнюдь не новость для России, не какая-то особенность позднепутинской общественной атмосферы, а проявление все той же русской матрицы с ее неистребимым комплексом временщика, исторической случайности в бесконечном пространстве и бесконечном же времени. Если нам что-то не по нраву, мы не будем стараться изменить существующую реальность в соответствии с собственным мироощущением, нет. Испокон веков нас не принуждали к этому ни теснота, ни укорененность в земле, как это было в Западной Европе, где восстание подданных против тирана-правителя, нарушившего закон и обычай, считалось правом и даже обязанностью истинных граждан, о чем, например, писал не какой-нибудь политический радикал, а наиболее уважаемый богослов католической церкви Фома Аквинский уже в XIII веке. Русские, недовольные своей жизнью, не пытались ее изменить, они просто уходили. В Литву, на Дон, за Урал, в Сибирь, теперь на Запад — русские бежали или, как тогда говорили, «гуляли» всегда. Ханс Борнеманн. Алтарь церкви святого Николая в Люнебурге. XV век

Громадность и пустынность русского мира породила беспрецедентное в истории явление — «гулящий человек», беглец из общества, отрекшийся от всякого исконного «товариства», доли (отсюда — обездоленный), вольный удалец, козак или, как теперь пишут, казак. Происхождение этого, по-видимому, тюркского слова туманно. Самое его раннее значение фиксируется в XIII веке и связано с обороной, защитой. Но уже в XIV веке под казаками понимают вольных людей, разбойников, беглых, воров, авантюриcтов, которые, вырвавшись из традиционной общественной среды, живут сами по себе, не утруждаясь связями ни с землей, ни с соседями.

Степные пространства юга России давали богатые возможности для привольной жизни за счет, с одной стороны, военной службы, с другой — грабежа, а, как правило, за счет того и другого. И хотя поначалу источники знают и казаков-татар, и казаков-черкесов, и даже казаков-армян, с конца XV — в XVI веке среди казаков все чаще встречаются христиане славянского происхождения. Тем не менее вся терминология казакования тюркская: становище зовется кошем, временное жилище — куренем, гусли — кобзой, плетка — нагайкой (от ногаев, тюркских кочевников Поволжья), порты — шароварами, командир — есаулом. Даже казачий оселедец с вислыми усами, очевидно, воспроизводил тюркские моды. Впрочем, ни кровь, ни вера для людей Поля не играли существенной роли, что подтверждает участие казаков во многих татарских походах на Москву и Казань. И уж совершенно естественно было их участие в польско-литовских военных предприятиях против Московии. В эпоху Смуты они впервые вступают даже на арену большой польско-российской политики, решая, кому достанется шапка Мономаха — ставленнику Кракова или Москвы. Флоренция в XV веке