Станислав Меньшиков - На Старой площади

По опыту прежних своих несчастий я знал, что самое лучшее противоядие против чёрных мыслей — это работа. На этот раз я просиживал целыми днями дома, сам себя обучая на маленьком компьютере, недавно привезенном из Нью-Йорка. До того все свои работы я писал на портативной пишущей машинке, которую таскал за собой повсюду, даже в отпуск. Теперь же я впервые стал осваивать печатание и редактирование текстов на ЭВМ. Эта премудрость давалась мне нелегко, но зато отвлекала от мрачных мыслей. Помню, что даже научился писать музыкальные ноты, заставляя компьютер наигрывать простенькие мелодии.

Но мысли всё время возвращались к ЦК. Работа там и раньше была интересной, а с приходом на вершину власти М.С. Горбачева возможности для проявления личной инициативы, казалось, возросли. Буквально за два месяца до моей вынужденной отставки я по поручению сверху встречался в Нью-Йорке с главой Всемирного еврейского конгресса Эдгаром Бронфманом и обсуждал с ним перспективы прямого выезда советских евреев в Израиль (напомним, что в начале 80-х годов выезд евреев был сильно ограничен, и к 1986 году скопилось много отказников, ждавших разрешения на выезд по 6—7 лет. Кроме того, со стороны Всемирного еврейского конгресса предлагалось возобновить широкий выезд евреев без промежуточных отсидок в Австрии и Италии). Докладная записка об этом была направлена Горбачеву через Загладина. Были у меня и другие важные встречи в США, о которых я сообщал непосредственно через помощника генсека А.М. Александрова-Агентова. Но, казалось бы, за это должны были последовать благодарности, а не увольнение. Между тем факт оставался фактом.

Я тогда стал шаг за шагом распутывать цепочку событий, которые привели к такому финалу и, конечно, нашел разгадку. Нетерпеливый читатель найдет её в соответствующем разделе моих воспоминаний.

А теперь всего несколько слов о том, как важны подлинные, а не мнимые друзья в тяжелые минуты жизни. Такие друзья измеряются не стажем знакомства и не числом совместно выпитых бутылок, а тем, как они к тебе относятся, когда ты попадаешь в беду. Здесь ограничусь несколькими эпизодами.

Как часто бывает, меня тогда сторонилось подавляющее большинство моих знакомых. Из цекистов только Виктор Линник, работавший тогда в Отделе международной информации, продолжал ходить со мной в цековскую столовую, пока меня туда ещё пускали. Юра Бузулуков из Отдела пропаганды устроил мне встречу с помощником Егора Лигачева, который тогда считался вторым человеком в партии. Из этого ничего не получилось, но чистосердечная поддержка Юры меня очень тронула.

В те дни написал я очередную статью для «Правды» и отправил в редакцию Борису Котову. Он тогда был заместителем редактора международного отдела и часто заказывал мне материалы. На этот раз я ему позвонил и предупредил:

— Имей в виду, меня из ЦК выгнали.

— А мне это безразлично, — ответил Борис. — Я тебя печатал и буду печатать.

Как это часто бывает, помогали тогда не столько так называемые близкие друзья, сколько просто порядочные люди. Мысль о переходе в пражский журнал подал совсем не близкий мне заместитель заведующего «братским» отделом социалистических стран Георгий Хосроевич Шахназаров. В первые дни после увольнения, когда я ещё приходил в свой кабинет, он вдруг зашёл ко мне сам и попросил рассказать, как это всё случилось. Я ему поведал, что мой лучший друг Загладин предложил заштатную должность в секции по критике западных теорий в Академии наук.

— Ну вот ещё, — возмутился Георгий, — а почему бы Вам не попроситься в Прагу, в журнал «Проблемы мира и социализма»?

Он же сам подал эту идею Загладину, который отнесся к ней довольно инертно, если не сказать прохладно. Дело сдвинулось, когда подключился Виталий Сергеевич Шапошников, человек вовсе мне не близкий, но просто хороший мужик. Он быстро устроил мне свидание с приехавшим в Москву шеф-редактором пражского журнала Юрием Александровичем Скляровым. Тот задал мне только один вопрос:

— Вы идёте к нам с охотой?

И получив утвердительный ответ, сказал, чтобы оформляли. Характеристики Шапошникова ему было вполне достаточно.

Виталий Сергеевич был колоритной фигурой, довольно необычной в аппарате ЦК. Большой любитель выпить, он никогда не терял головы. Обладая богатырским здоровьем, круглый год ходил на работу с Кутузовского проспекта пешком, причем зимой пальто не надевал. Говорили, что он был вхож во многие вышестоящие кабинеты, где сидели такие же простые мужики. Пономарев ценил его за эти связи и способность улаживать назревавшие конфликты на вершинах власти. Ко мне Виталий питал инстинктивную симпатию, причем ещё до того, как узнал меня по работе. Ещё когда меня оформляли в ЦК, многие мои «доброжелатели» предупреждали: «Кого вы берёте? Он же грубиян». На что Виталий Сергеевич отвечал: «Ничего, мы тут сами грубияны».