III.
Со шкурками, впрочем, сложнее. Дорогой товар в эпоху «потребительского оптимизма» обессмысливается, теряет культурный смысл, из него вымывается социальная метка, - причем это касается не только масс-маркета, но и всевозможных премиумов, люксов и лакшери. Недавно рассказывали пронзительную историю о матери молодого банкира. Торжественным выездом - на белом джипе, с шофером - отправилась она в черноземный город К, где прошла ее фабрично-заводская юность и оставались кой-какие врагини, какая-то красивая и смелая дорогу перешла и еще, как говорится, надсмеялась. Белый джип - белый конь победы. Цель визита - легко и небрежно, как и положено женщине, достигшей горних высот благополучия, выйти из джипа (шпилька, песцовая шуба, брильянт во лбу) возле дома негодяйки и ласково сказать: «Привет, Катюш. Стираешь? А я тут мимо проезжала», - в многолетних реваншистских мечтах банкирородице грезилось, что Катя в этот момент должна была заниматься ручной стиркой, образ был навеян песней «Давно не бывал я в Донбассе» («Седая хозяйка на чистой террасе спокойно стирает бельё»), исполняет Юрий Богатиков. И она поехала. И вышла. Дом было не узнать - громадная краснорожая храмина в черепице, и московской гостье на минуту померещилось, что это мэрия. Однако во дворе стояла с внуком на руках постаревшая на тридцать лет, но несомненная Катя. И гостья, выдохнув, сказала через чугунные прутья забора: «Привет, Катюш, я тут мимо…». «Привет, Любаш», - отозвалась хозяйка, не удивившись и не обрадовавшись. Ноль эмоций, ноль любопытства. Во дворе стоял белый джип, над ним хлопотал шофер. Московская гостья отказалась попить чаю. «Как хочешь», - равнодушно сказала Катя. В городе разъяснили, что Катюшин сын рулил местной ОПГ. Она вернулась в Москву с перевернутым лицом и обострением поджелудочной. На что ушла жизнь - пламень бессонниц, измышление тонких коварств, галерный труд по окормлению и обучению будущего героя каптруда? Уважаемый член общества, интеллектуал, по конгрессам ездит - и прижитый бог весть от кого корявый бандитеныш - в одной лодке; оказалось, что они выражены в материальном пространстве почти одинаковыми способами, то есть символически равноценны. Вообще времена настали страшные: вещь может означать имущественный статус, но сословного значения уже практически не имеет. И красный пиджак наденешь, и правильную цепь, а за бандита все равно не проканать - заподозрят в постмодерне или скажут: «О, фьюжн!»
IV.
Потребление стало российской национальной идеологией совсем не потому, что кремики и юбки Ксюши Собчак оккупировали телевизор - вряд ли; не стоит переоценивать влияние гламурной индустрии, пиар и тотальную манипулируемость масс. Но и не только потому, что у людей появилась свободная денежная масса и они с детской радостью бросились тратить ее на унитазы с узорным ободком и нерастаможенную плазму.
Есть что-то беспомощно-инфантильное в этом тотальном торжище, в этом торопливом, доверчивом, но всегда демонстративном мотовстве, в этих совершенно идиотских представлениях о норме потребительских приличий. Вся страна, как женщина-шопоголик, торжественно спускает последнее, словно «завтра была война». Так ведут себя люди, лишенные серьезного жизненного проекта, плана, твердого ощущения завтрашнего дня. «Чувство короткой трубы», - так объясняет мой знакомый свои приступы консюмеризма.
Чем активнее и бессмысленные текущие траты, тем аморфнее образ будущего, - это ситуация старая как мир и многажды исследованная. Американские экономисты Каннеман и Тверски, занимавшиеся исследованием потребительского поведения, объясняют это так: «В условиях неопределенности люди применяют упрощенные стратегии решения сложных задач, используют приблизительные и отрывочные расчеты». Золотые слова. Я всегда вспоминаю их, когда поднимаю руку, чтобы поймать машину вблизи метро, расплачиваюсь с официантом за пресный ужин или покупаю ребенку очередной телефон со ста функциями, девяносто пять из которых не понадобятся ему никогда.
Опыт о роскоши
Качество жизни: эволюция понятий
Михаил Харитонов
Дима по жизни - занятой человек, вот и сейчас он был занят. Он кушал. Кушал он водку. Водка была как подмышка спящей царевны - белой, холодной. Называлась она не по-русски - ну там «Березка» или «Золотые купола» - а, наоборот, Kauffman.
Я отвлек Диму от такого занятия и спросил, зачем он кушает бутылку водки с еврейским именем в итальянском - то есть армянском, «под Италию» - едальном заведении, где стоимость стопки водки сопоставима с ценой литровой бутыли того же напитка в недешевом магазине напротив.
Читать дальше