Александр Шуваев - Гном. Трилогия

"Никогда не говори "никогда" – правило универсальное: точно так же, как завод вооружил людей, которых вовсе не предполагалось вооружать, под совершенно беспардонным давлением Карины Морозовой было сделано то, что по общему мнению считалось и невозможным и бессмысленным. "Маршевикам", с самого начала одетым кое‑как, а потом еще пообтрепавшимся во время марша и на привалах у костров, все‑таки подкинули одежку. Что‑то среднее между свитером и лаптем, плохо гнущееся, но куда лучшее, чем ничего. Из чего, спросите? Правильно. Всего‑то сто тонн. И плетение то самое, высокомодульное, как, к примеру, у обшивки "Т‑10", на тех же самых гениальных станках "Жаккард К‑3‑2" конструкции Арцыбашева, сам Берович, помнится, был в полном восхищении. Он вообще был склонен восхищаться конструкторами.

Правда, размеров было всего три, поэтому подростки предпочитали натягивать жесткую, почти как проволока, дерюгу поверх ватника. А женщины теперь больше всего напоминали этакую зимнюю копну, оставшуюся где‑нибудь на отшибе, возле лесочка, серую и растрепанную лесными обитателями. Если к этому добавить каску поверх классически повязанного теплого платка, то зрелище и вовсе получалось исключительное. Иные из них к тому же несли до полутора тысяч патронов. Дарья Пыжова, родом из‑под Барнаула, например, прославилась тем, что приспособила к сутулой спине что‑то вроде "козы" и волокла целый ящик "дуль" зараз… В значительной мере именно благодаря их силе и нечеловеческой выносливости поддерживалась та самая убийственная плотность огня, которой славился Корпус, и которая делала такой трудной борьбу с его бесстрашной и беспощадной пехотой. Главное же, что на поверку женщины оказались ничуть не менее отважны, чем отчаянные по глупости, безбашенные пацаны. У многих уголовниц отчаянность присутствовала с самого начала. У других такое особого рода отсутствие страха за свою жизнь появилось после раскулачивания и ссылки, когда на их глазах умирали от голода дети. У некоторых – после ряда изнасилований по лагерям. Но были и такие, кто начинал считать себя "бесстыжими" и "пропащими", а от того – "отчаянными" вот только что, надев мужские портки. Вот где грех‑то! Смертный.

А "свитера" не брала пистолетная пуля. И редко какая из "шмайссера". Вышибало дух, ломало ребра и иные кости, но это, согласитесь, бо‑ольшая разница по сравнению с проникающим ранением куда‑нибудь в легкие или кишки. Иные осколки, прорезав‑таки суровую тканину, уже не имели силы достать до живого тела. С этим в значительной мере оказалось связано то, что, потеряв убитыми в жесточайшем, продолжавшемся почти двое суток бою за Таганрог три тысячи человек без малого, будущий Корпус фактически не имел раненых. А отступать они не умели: это просто не приходило им в голову. Двадцать седьмого января 1942 года город был захвачен полностью, а последних немцев прижали к берегу и сбросили в залив танки Бурды. Положение заблокированных, скованных на Кавказе армий снова становилось отчаянным: и не в том дело, что Кубань, в соответствии с гениальным планом Фюрера не вместила бы двух армий вместо одной. Беда состояла в том, что 1‑я танковая была очень, прямо‑таки позарез нужна на западе, там, где щепилась, пятилась, но не поддавалась все‑таки, не кололась до конца, не отдавала Смоленск группа армий "Центр". А еще больше, несколько южнее, где фронт немецких армий напоминал драную дерюгу, в бреши которой советские части зачастую проникали беспрепятственно. И никак не удавалось сымпровизировать группировку, пригодную для контрудара. Не из чего.

Товарищ Жуков вошел во вкус того, что раньше считал большой бедой и неизбежным злом: постепенного ввода в дело постепенно подходящих резервов. Теперь он научился воевать еще и таким способом, который, при некотором навыке, оказался вполне подходящим именно для заснеженных лесов и подмерзших хлябей на центральном участке фронта. Навык появился, а немцам, в конце концов, теперь тоже неизбежно приходилось делать что‑то подобное, но только у него получалось лучше. За счет большей автономности частей, за счет лучшей информации, и, как он надеялся, за счет того, что он все‑таки действительно Ферзь и быстрее немцев приобрел необходимые навыки. Кроме того, пополнения стали давать несколько щедрее, а немцам ни разу не удалось преподнести ему по‑настоящему масштабный сюрприз. Потери при данном стиле ведения боевых действий были очень высокими, но на этот раз, не в пример всем прошлым, оказались вполне сопоставимыми. Попавшая под пулеметы, на минные поля, на колючую проволоку, заранее пристрелянную артиллерией, советская пехота, в общем, компенсировалась. Частями, накрытыми "бураном" на позициях, замерзшими и угодившими в плен из мелких, безнадежных "котлов", что получались после локальных прорывов. Пойманными на марше конно‑механизированными группами. В конце концов, убитыми при попытках контратак, успешных и безуспешных, но совершенно неизбежных при таком стиле боевых действий, потому что здесь контратаковать нужно было немедленно, всеми и любыми силами, оказавшимися под рукой. Как оказалось, Красная Армия значительно лучше переносит равные потери. Фронт немцев медленно, но пятился на юг и на запад. В дикой круговерти атак и контратак как‑то незамеченным осталось освобождение Ельни, одно событие из многих, бывает, дело, как говорится, житейское, но вот рефлекторная, предпринятая почти автоматически попытка отбить ее провалилась, и это уже было серьезно. Двадцать восьмого декабря войска Калининского фронта прочно оседлали железную дорогу Смоленск‑Рославль. Тридцатого внезапной атакой было освобождено Ярцево, а занявшим станцию частям опять‑таки удалось отбить поспешно организованную контратаку. Немцам пришлось сделать оперативную паузу для переброски серьезных резервов, но в это время к станции успели подойти части главных сил. Пять ополовиненных, смертельно усталых стрелковых дивизий сумели вцепиться в Ярцево намертво, три оставшихся "бурана" нанесли еще один успешный ночной удар по дивизионной колонне 9‑й армии немцев, и попытка выбить русских из города провалилась. Захват Смоленска и выход на Днепр зимой, в январе месяце, когда его можно спокойно перейти по льду, а еще – в междуречье Днепра и Двины, грозил колоссальной военной катастрофой, далеко превосходящей масштабами Сталинград.