Александр Шуваев - Гном. Трилогия

- Что значит, - как живем? - Разводил он руками. - Обыкновенно. Я ее кормлю, по дому, что надо, делаю, сам сыт, одет, обстиран, - чего еще-то?

- И не ссоритесь?

- Ма-ам, - он глянул на нее с укоризной, - ну ты только погляди на меня. Я не ссорюсь. Она - да, бывает, назовет "идолом", ну, так от меня не убудет. Вашей сестре, если не поскандалить когда-никогда, все равно чего-то в жизни не хватает... Пока, мам.

И пошел. И, вроде, бесшумно, а все равно мнилось, что прогибается под ним мать-сыра-земля. Ну не идол ли? Точно Фиска сказала. Идол и есть. И еще одна неуместная мысль пришла в ее голову: и захотела бы погулять, а не выйдет. Мало найдется таких дураков, чтобы решились окучивать жену Николаши. Он, так-то, вроде, добродушный, а... Идол, он и есть идол.

Так оно было, тогда. А потом пошли дети, а потом и сама она, на старости лет, стала молодой мамашей. А ведь и в голову не приходила этакая оказия.

- Мам, а мам? Мне тут предложили нянечкой поработать в яслях, так я согласилась. А?

- А жалование какое?

- Сорок три.

- Оно и неплохо.

- Ну! А, главное, - свои при догляде будут.

- А еще чего? Ты говори, говори, чего удумала, не мнись...

- Да, как узнали, что на сестру училась, так и пристали. Доучивайся, мол. Детские позарез нужны.

- А потянешь? Учебу-то?

- А куда я денусь, если некуда деваться? Не обратно же мне, за баранку? И мелюзгу эту я люблю, правда.

Мама с дочкой знать не знали, что являются малыми частицами явления, которое позже назовут Бабьим Бунтом. Анфисе, кроме того, предстояло стать еще и одним из укротителей этой стихии. Потому что в самых первых рядах тех, кто стал на пути Бунта, первым принял на себя его могучий напор, были именно акушеры и детские сестры в роддомах.

Когда человек, наконец, находит свое место, сомнения его покидают. Если приходится себя уговаривать, то это - не оно. Кольша - нашел. Но бог да судьба любят пошутить над человеком, даже над хорошим. Только и у них припасена толика шуток не злых, а просто занятных.

Когда работал на заводе, тяготился работой с железяками, тянуло в деревню. Когда наконец, со второй попытки, нашел место по душе, оказалось, что и оно, хоть и на селе, а все равно с железяками. Оказалось, что ничего из заводского своего прошлого Кольша не забыл, все помнит, все умеет, что делал когда-то. Наоборот, знание как-то улеглось в голове, и он соображал там, где не знал точно, выписывал справочники и привычно пользовался ими. Восстановил кстати старые связи со своим заводом: прежде всего, понятно, с Серегой Апрелевым, звезда которого восходила круто и, главное, вполне определенно.

Поначалу Николай думал, что успехи в мастерских связаны с тем, что остальные еще хуже, а он умеет хоть что-то, а потом задумываться перестал. Получается, - ну и ладно, ну и хорошо. Он вез, - на него и взваливали. Но, с другой стороны, ему же и давали без отказа и в первую очередь. Именно его предприятию первому в области дали первый ЭП, шестиместную "Синицу", вроде как на пробу, в полевые испытания. Освоил, понятно, ничего там особо сложного. И отчет написал, с замечаниями и предложениями. Хотя, откровенно говоря, - какие там замечания? Да только одно: мало. Потому что на самом деле лучше транспорта для степи, для всей Большой Целины придумать было нельзя: эти самые сорок два километра до тещиного дома он преодолел за десять минут, и то только потому что нужно "вставать" на экран, разгоняться а потом, соответственно, тормозить. К примеру, на семьдесят километров у него ушло бы минут двенадцать-тринадцать, не больше. Самое то, что нужно по нашему бездорожью и, кстати, черт тогда с ним, навовсе: делать дороги нужно только там, где без них вовсе никуда, а так, без крайней нужды, - нечего землю портить. Да и дорого очень. Прямо-таки безумно.

Значительная часть "целинных" немцев, около шестидесяти процентов, вернулась в Германию сразу же, как только появилась такая возможность. Сорок процентов, в разные сроки, от года до пяти, вернулись назад. Некоторые, кстати, успели ожениться на родине и вернулись с немецкими женами. Из Мухина уехало процентов сорок, и вернулось больше половины. Слишком крепко они приросли к этой земле, и слишком сильно изменилась Германия. Она стала буквально новой страной, неузнаваемой для репатриантов. Как пошутил один из вернувшихся: "Общего с прежним - только язык, да и тот стал каким-то странным".

Мухинские жители всем сердцем приняли план преобразования природы, но в само выполнение внесли толику творчества: лесополосы-лесополосами, но только в наше время "старый" Мухин, превратившийся в Ленинский район, но так и оставшийся районом малоэтажной застройки, прямо-таки утопает в садах. Весной, когда вся эта масса деревьев цветет, район очень сильно напоминает филиал рая. Да и позже, когда созревают плоды*, тоже, в общем-то... В тех редких случаях, когда доходит до продажи какой-нибудь из здешних усадеб, между покупателями начинается форменная война, а из рук в руки переходят фантастические суммы денег. Это место разительно отличается от всех "индий" ранней послевоенной генерации, более всего напоминая тихие "миллионерские" пригороды европейских столиц, с небольшими, хорошими магазинами, пивными, кафе и кинотеатрами, с тремя совсем небольшими парками и двумя лучшими школами города. И, - да, Эшенбах добился своего, хотя и не так, как думал некогда; здесь была средних размеров, очень приличная кирха.