Александр Шуваев - Гном. Трилогия

"От 611. Не пытайтесь снизить секрецию, запутаетесь на внутриклеточном уровне. Сократите саму ткань. Сначала апоптоз. Потом процентов на пятнадцать увеличьте к-во рецепторов к любым альфа-д с тройки по одиннадцатый. Предложите гарантию на год, но, думаю, все будет нормально."

Он получал результаты, обдумывал их, прогонял через свою модель, и снова обдумывал. Отсылал рекомендации или запрашивал новые уточнения. Тоже с указаниями, как именно уточнять.

У него теперь было две модели: цифровая и аналоговая, хотя понятие "аналоговая" здесь можно употреблять только достаточно условно: нормальная такая адаптивная сеть на МЭ с хорошим коммуникатором. Программу для цифровой написал сам: научился, теперь потихоньку доводил. Пользовался то тем, то другим вариантом, в зависимости от конкретной задачи. На тот момент, по собственным оценкам Петрова, модели выполняли процентов восемьдесят работы. Остальное все-таки приходилось доделывать "вмозговую", собственной головой, но бывало и так, что модель, придя к равновесию, давала лучшее решение, чем он сам. Все чаще бывало.

Он почти перестал бывать в лабораториях, почти не видел больных. Временами ему становилось совестно, и он куда-то вроде отправлялся. Глядел на подопытных животных, на аппаратуру, на то, как тот или иной объект в этой аппаратуре выглядит, - и потихоньку впадал в раздражение, как писатель, которого вынудили читать азбуку с картинками. Смотрел на больных и маялся, поскольку "визуальная картина целостного организма", как он изволил выражаться, была не тем материалом, с которым он работал.

И одинаково, и там, и там, он почти физически ощущал бездарную трату времени. И представлял себе только, как в его отсутствие копятся запросы и ответы на то, что спрашивал он сам, начинал нервничать и рвался назад, к терминалу и моделям. Надевал свободную рубаху навыпуск, и садился.

"От 611..."

И организм толстого, рыхлого бедолаги переставал блокировать собственный инсулин, так что через недельку диабет "второго типа" благополучно исчезал в неизвестном направлении.

"От 611...".

И уходил биохимический "запрет" на рост нервных волокон в пирамидной системе спинного мозга, разорванного на уровне "С5", так что здоровенный монтажник из Нижнего Тагила за пару месяцев восстанавливал прежнюю способность владеть своим телом.

У семнадцатилетней дочери брокера из Детройта переставало накапливаться сало в омерзительных мешках "глубокой" себореи, а онкологи, наконец, находили управу на низкодифференцированную саркому у четырехлетней крохи из Манчестера. И далеко не всегда на "розовые угри" у него уходило меньше времени, чем на рак простаты с метастазами.

Он делал все это, и с каждым новым случаем "Мезенхима" становилась все умнее, полнее и изощреннее, а количество более-менее типовых решений постепенно увеличивалось.

Костоправ ЗАПРЕТИЛ посылать какие-либо запросы к Петрову после 16:00. Приказал централизованно отключать терминал Петрова в 17:00. Дошел до того, что самолично звонил ему за четверть часа до этого срока.

- Заканчивай.

- А?!

- На! И не притворяйся, что тебя там нет.

- Гавриил Абрамович... две минуточки...

- Так и быть. ДВЕ. Машина подождет тебя у входа.

Как-то раз, на досуге, он сказал подчиненному таковы слова.

- Мне, конечно, тебя дурака жалко, сидишь у себя там все время... как паук в паутине, ей-богу. Но речь не о том. В конце концов, мое человеколюбие давно уже стало достаточно... абстрактным. А нужно мне прежде всего, чтобы система потеряла полную зависимость от одного Петрова. Чтобы через пару лет у нас сложился этакий распределенный, коллективный Петров. На случай твоего медового месяца, пенсии или кондрашки.

- Или измены Родине.

- Или так. - Кивнул Костоправ. - Тоже вариант.

Несколько позже Петр Гулин, честно заработавший себе "маленькую неприятность" с костным мозгом, оставил ему нестерпимо изящную надпись на идеальных пропорций листке желтоватой бумаги: "Микроорганизм, на который организм не может выработать иммунитет, не способен повредить этому организму". С тех пор работа знаменитого каллиграфа неизменно висит на стене рабочего кабинета Петрова. На само-то деле пресловутая теорема, поставившая точку на страшилках о "фатальных вирусах" и инопланетной чуме, в оригинале звучит несколько не так, длиннее и не столь афористично, но суть ее, в общем передана достаточно точно. Хозяин кабинета дорожит теоремой даже не в силу ее важности самой по себе, а по причине того, что она была первой, которую он выдвинул и строго доказал. С этого момента, по сути, открылась дорога настоящей формальной биологии и медицине.