Александр Шуваев - Гном. Трилогия

– Скажите, Джордж, насколько велика опасность, что нацисты снова разгромят русских? Как это было и в прошлое, и в позапрошлое лето?

– Я имею слишком мало оперативных данных, чтобы сказать что‑либо определенное, сэр. Сообщения носят слишком противоречивый характер. Полагаю, некоторый, частный успех нацистов в летней компании был бы не самым худшим вариантом. А то на протяжении последних шести месяцев ситуация развивалась и слишком стремительно, и несколько односторонне.

– Звучит цинично.

– Я сожалею, сэр.

– У вас нет наблюдателей в действующих войсках русского союзника?

– По некоторым признакам, события носят по‑настоящему горячий характер. В подобных случаях сложно узнать, как меняется обстановка, и, тем более, – по отдельным эпизодам оценить картину целиком. Крайне сложно даже просто передать информацию, для этого нет условий. Кроме того, наших людей не допускают на передовую, мотивируя это соображениями их собственной безопасности. Как это делается всегда, всеми и везде, сэр.

– Но немцы сообщают массу названий населенных пунктов, захваченных ими в ходе наступления.

– Там, где дурные дороги, люди живут в значительном количестве мелких селений, и каждое из них имеет свое название, отмеченное на подробной карте. А такого рода перечисление должно хорошо действовать на население, отвыкшее от благоприятных сводок.

– Но они значительно продвинулись за четыре дня наступления! Речь идет о двадцати милях.

– Как вам угодно, сэр.

И тон начальника объединенных штабов, и по‑особому сдержанное выражение лица и весь облик его говорили о том, что у него – есть свое мнение, причем, скорее всего, куда более верное, чем у хозяина овального кабинета, но высказывать его он не спешит, поскольку считает недостаточно обоснованным конкретными фактами.

– Ты не согласен? Но речь идет о тысячах танков. О господстве люфтваффе на поле боя. Удары должны быть чрезвычайной силы!

Маршалл не ответил.

– Джордж. Речь идет о важных вещах. Об очень важных, сэр. Странно, что тебе приходится об этом напоминать.

– Да, сэр. Только позвольте еще раз напомнить, что речь идет только о мнении, которое может быть и превратным.

– Я постоянно, – тон речи президента стал нетерпеливым, взгляд – колючим, – держу это в голове. Не стоит беспокоиться.

– Хорошо. Об этих ударах… Если бы речь шла о боксе, я бы сказал: так не бьют. Так виснут в клинче, тщетно ища передышки. Они выдохнутся через неделю, и даже оперативный успех не изменит положения сколько‑нибудь радикально. Три дня значат, что они полили кровью каждый фут этих двадцати миль. Они больше не могут себе позволить заплатить за победу в одной компании такую цену.

– Уверен?

– Насколько можно быть в чем‑то уверенным в наши беспокойные времена. Но я буду крайне удивлен, если ошибаюсь. Видите ли, – у меня довольно значительный опыт, господин президент.

На южном фасе, получив от Ватутина и Жукова приказ нанести удар с воздуха по прорвавшимся танковым корпусам противника, хитроумное летное начальство тоже решило, что уже пора и подняло по‑настоящему ВСЮ оставшуюся авиацию трех армий и четырех отдельных авиакорпусов. Почти двадцать тысяч самолето‑вылетов за сорок часов. Статистика, и не более того. Большая часть эскадрилий до этого момента не принимало участия в битве. И тогда‑то немцы вдруг заметили, как поредели их истребительные группы, как вымотались и истратились бомбардировщики, до сих пор бывшие одним из главных моторов наступления. Предел усталости есть у всего. Никто не струсил, не впал в панику, не отчаялся, нет. Те, кто были живы, вовсе не потеряли энтузиазма и азарта. Даже сейчас им все время казалось, что вот‑вот, чуть‑чуть еще и они отыграются сразу за все. Величайшая за всю историю группировка люфтваффе не выдержала потерь, превратившись в отдельные звенья и эскадрильи, потерявшие способность к согласованным действиям в интересах наземных войск. Случилось это в момент, когда потребность в таких действиях была особенно велика.

Сменяя друг друга, улетая за горючим и новыми бомбами и возвращаясь на поле боя, бомбардировщики и штурмовики русских, казалось, непрерывно висели над прорвавшимися танковыми корпусами. Теперь истребительное прикрытие достигло почти стопроцентной эффективности, и бомбардировщики могли действовать безнаказанно. Это было убийство, очень сильно напоминавшее события сорокадневной давности. Только тут не было такой организации зенитного огня. Даже близко. Избиение в полном масштабе продолжалось двенадцать часов, не прекратившись полностью и в ночные часы. Чуть рассвело, удары с воздуха возобновились с прежней интенсивностью, закончившись только тогда, когда был истрачен весь запас бомб. Попытка истребителей хоть как‑то защитить свои танки привела только к новым потерям, не дав, по сути, ничего. А потом в полном почти составе и во всей красе на сцене появились 1‑я, 3‑я и 4‑я танковые армии русских. Шестого июня острая фаза сражения на южном фасе фактически завершилась. Катастрофический исход сражения пятого и шестого дней нельзя считать результатом загодя расставленной хитроумной ловушки, хотя соблазн, понятно, велик. Она сложилась как бы сама собой, став конструкцией, составленной из разнонаправленных сил. Это похоже на смерть обычного человека: она совершенно закономерна в общем, все помирают, но в конце каждой конкретной жизни носит характер в конце концов случайный. Комбинация независимых вроде бы факторов, каждый раз разных, но неизбежно приводящих к одному итогу.