Анатолий Гончаров: Санкционный смотритель

И не надо печалей, что Россия умирает, а похоронить ее уже будет некому - у Христа мертвые хоронят своих мертвецов».

Ну да это он с горя так высказался, расставшись с Крымом, где не осталось матерей не скорбящих. Горе усиливалось страшной обидой на то, что много лет назад вверенный его попечению чиновник 10-го класса Пушкин, разлученный ревнивым сербским мужем с некоей Амалией Ризнич, немедленно по прибытии в Одессу разделил с Александром Раевским новую пылкую страсть к самой графине - Елизавете Ксаверьевне Воронцовой, ни с той, ни с другой стороны не обойденной любовными усладами. Только это уже совсем другая тема, до нас не касаемая.

Не мы от истории - она от нас уходит. Куда? В сказку.

Сегодняшняя судьба Крыма зависит от странных обстоятельств прошлого, имеющих обыкновение повторяться в будущем, последовательно преодолевая все фазы эволюции, ведущие от трагедии к фарсу и обратно. Любящие и правые по-прежнему ненавидят зло. Но нет сегодня любящих на Украине, в одночасье лишившейся Крыма. Ни правых, ни левых. А зло есть.

Завещание императора

Пугливый лучик мартовского солнца, отскочив от застекленного книжного шкафа, улегся живым пятном на свежем письме, но тут же и угас, тиховейный, напомнив Павлу Петровичу известную истину: есть могущество - нет свободы.

«Равенство всех граждан, - перечитал он написанное, -состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам и управлялись ими в строгости и справедливости. Отнюдь же не в том равенство состоит, чтобы всех в один ранжир определить, либо, отринувши общий порядок и дисциплину гражданскую, анархией подвигать недобросовестность и беспутство ко злу еще большему, нежели достигнуто оного, чем лишается отечества прежней славы и уважения. Истинное равенство требует хороших установлений, которые воспрещали бы богатым удручать тех, кто меньшее стяжание имеет...»

Написанное далее выламывалось из строя мыслей: про отмену нынешней барщины, и чтобы целых три дня в неделю крестьяне работали только на себя, а воскресенье посвятить полному отдыху с прекращением всякой работы. Тут он сам себе не угодил. Про барщину надлежит распорядиться отдельным указом, а сейчас другое просилось сказать. И он сказал:

«Намерен привести в исполнение то, чего всем сердцем и всей душою желаю. По истинному достоинству поставить Россию в такое положение, которое упрочило бы благо государства и оградило от переворотов, подобных французской революции, и которое, к несчастью, продолжает угрожать ей в будущности...»

Жить императору Павлу оставалось чуть больше недели.

18-20 июля 2014 года

Глава девяносто пятая

Павел правил Россией четыре года, четыре месяца и четыре дня. Правил так, что у петербургской знати постылый страх сделался привычной нормой самочувствия. Как тошнота у беременной императрицы Марии Федоровны.

Чего стоило перезахоронение останков убитого 35 лет назад в Ропше Петра одновременно с погребением почившей Екатерины. Два гроба стояли на отпевании рядом. Единой процессией их доставили в фамильную усыпальницу Петропавловского собора. Августейшая родительская чета, разделенная при жизни неукротимой ненавистью, насильно соединилась смертью, и добра от этого ждать было нечего.

По воле Павла впереди похоронной процессии шествовал с непокрытой головой главный убивец Петра, былой матушкин фаворит, буйный и грозный «Алехан» - генерал-аншеф, князь Александр Григорьевич Орлов. С короной в руках шел, которую скинул с головы Петра.

Страшно задумано было. Страшно и сделалось.

Прежде похорон Павел повелел короновать убиенного своего батюшку, ибо Петр в силу беспечности дикой не был коронован при жизни. Плевать он хотел на Россию и на тяжкую корону ее самодержцев. Ценил лишь вино, скрипку да звание генерал-майора прусской армии, каковое в насмешку над Романовыми жаловал ему король Прусский.

Короновали. Погребли. Забыли.

Страху, однако, не убыло. Но его у нотариуса не заверишь и в компенсацию не предъявишь. Когда же кто заговаривал в присутствии Павла о несравненных достоинствах его батюшки, нареченного в православии Петром Федоровичем, явно желая подольститься, то император резко обрывал бестактного льстеца: «Ульрих Готторпский иностранцем был, а я - русский!»

Знал Павел, что не выморочный герцог Голштейн-Готторпский отцом ему приходится, и рад был, что не он. Однако и на графа Сергея Салтыкова с усмешкой глядел, когда тот, взмыленный не по годам преклонным, первым примчался в Гатчину с известием о кончине Екатерины и стал лихорадочно излагать блуждавшую в голове идею - похерить ее завещательное распоряжение о передаче российского престола в пользу внука Александра.