Анатолий Гончаров - Санкционный смотритель

Наполеон всего опасался, все тщательно проверял, месяцами искал причину надвигавшейся смерти, пугаясь не самой смерти, а того, что не успеет сказать, объяснить человечеству, каким надлежит быть миру.

И нюхал табак, размышляя о судьбе отравленного Мартой Скавронской Петра. Размышляя, высказался так: «Революционные преобразования Петра рождались войной, господа. Никакой программы там не было. Реформы нарастали постепенно - от потешных боев».

Парикмахер Маршан был согласен с ним: «Вы правы, сир». Те, кто проклинал Петра как супостата, антихриста, идолище поганое, по-своему тоже правы. Однако исторический процесс не зависит ни от чьих мнений. Чем больше хулы и наветов, тем скорее приходит осознание истины.

Петра оплевывали едва ли не сто лет. И не заметили, как омыли грехи. Глянули и удивились: величие, оказываетcя, прирастает не ужасом, не cостраданием и не статистикой понесенных утрат. Чем-то иным оно прирастает.

Увековечили Петра - Великим, уложив в пьедестал все то, что мешало возвеличить. Наполеону так долго ждать не пришлось.

А вот Жозефина даже и не думала ожидать посмертного триумфа своего неверного супруга. И ни за какие блага не последовала бы за ним на остров Эльбу в Тирренском море. Даже если бы знала, что Наполеон вернется в Париж императором не на сто дней, а на всю оставшуюся жизнь.

Не любила она его. А как женщина - презирала: «В постели он способен производить только мочу».

Совсем другая Жозефина

Она не была ошеломляюще красива, но могла ошеломить самое изысканное воображение. Стендаль бредил ее «неземной красотой». Александр Дюма находил неземными иные достоинства Жозефины Дюшенуа, коими также бредил, не уступая в этом Стендалю. Актриса божьей милостью, она всегда умела быть такой, какой ее хотели видеть.

Мог ли Первый консул Франции позволить себе бредить ее неземными достоинствами в одиночестве нетопленой, спальни, на широкой кровати с балдахином? Нет, не мог. Актрисе велено было приехать в Тюильри, где ей предстояло... Что-то незабываемое и значительное там наверняка предстояло. Приказ есть приказ. Мадемуазель Дюшенуа прибыла в назначенный час. Камердинер доложил Наполеону. Тот, увлеченный работой, посмотрел на часы и сказал: «Я сейчас. Пусть раздевается».

Жозефина Дюшенуа повиновалась. Задумчиво оглядев кровать Первого консула, зеркала и люстры, начала раздеваться. Как ни старалась замедлить творческий процесс вхождения в образ лагерной маркитантки, все же довольно скоро осталась прикрытой лишь самыми интимными деталями туалета.

А спальня Наполеона была действительно нетопленой - так ему крепче спалось. Ощущая осеннюю свежесть приближавшейся ночи, Дюшенуа стала мелко подрагивать, и чем дальше, тем сильнее. Однако самостоятельно забраться под одеяло не рискнула.

Наполеон все не шел. Актриса пыталась унять дрожь декламацией Расина: «Поймала ты в свою пленительную сеть - добычу странную. Есть от чего краснеть...». Наконец, не выдержав охватившего ее озноба, решила позвать камердинера, чтобы тот напомнил Первому консулу, кто у него в спальне. Сочувствующий камердинер поспешил в кабинет цезаря. Напомнил о «неземном». Наполеон, все еще увлеченный работой, снова посмотрел на часы и сказал: «Пусть одевается».

Выслушав ответ, Дюшенуа вспыхнула, как редкий георгин, немедля оделась и покинула дворец Тюильри оскорбленная несказанно: «В крови пылал не жар, но пламень ядовитый......

Это опять бесполезный. Расин. Кажется, она за тем только и понадобилась Наполеону, чтобы он показал, кто в Париже зажигает звезды.

Но Жозефина Дюшенуа действительно была великой актрисой, которой все известно про звезды. Наполеон был потрясен, когда спустя какое-то время вновь увидел ее на сцене «Комеди Франсез» в роли царицы Федры: «Героя встретили, любовь ему даря. Но где был ты? Усталый ветреник, раб собственных страстей! Тебя - гневлю, себе - внушаю отвращенье...».

Наполеон не рискнул повторить приглашение в Тюильри, резонно полагая, что получит оскорбительный отказ, а то и публичный скандал: «В смятенье изменил я самому себе. Не смейся надо мной. Моя бессвязна речь, но знай - лишь ты могла любовь во мне зажечь... ».

Жозефина де Богарне прислала актрисе роскошную королевскую мантию из русских горностаев. Чтобы не мерзла впредь в чужой спальне. Жозефина Дюшенуа надевала ее только на сцене. И надменно сбрасывала с плеч в финальном монологе царицы Федры, принявшей смертельную дозу яда.