Майкл Каннингем - Плоть и кровь

— Эй, — позвала из кухни мать. — Это мальчики пришли?

— Да, мам! — крикнул Бен. Голос прозвучал неплохо. Скорее всего.

Он прошел к кухне, остановился в дверях.

— Привет, лапуля, — сказала мать. Она поцеловала его, тетя Зои опустила в кастрюльку омара.

— Убийство, — сказал Бен.

— Знаю, — отозвалась тетя Зои. — Но что я могу поделать? — такова цепь питания.

Она была в черных джинсах и рубашке с багровым лицом председателя Мао. Мать Бена — в белой блузке и шортах из шотландки. В бокале джина с тоником, который она держала в руке, негромко позвякивал лед.

Мать разгладила его волосы, от нее исходило мягкое дуновение духов и джина, тихое гудение интереса к сыну. Бен представлял себе, как она каждое утро приступает к счету, который продолжается, начиная с единицы, весь день. Мать была спокойной, потому что точно знала номер каждой минуты.

— Как погуляли? — спросила она.

— Хорошо. Вода ушла, можно пройти вдоль причала, довольно далеко.

— Да, я слышу, чем от тебя пахнет, — сказала мать и взъерошила его волосы. — Солью.

Она вмещала в себя всю красоту, какая была в этой комнате. Вне матери оставалась только старая кухня — семужного цвета пластмассовый стол, сосновые шкафчики с большими темными разводами и сучками, словно оставленными кем-то, тушившим сигары об их дверцы. И еще оставалась вне матери тетя Зои, больная и безумная, с белой кожей, покрытой пятнами, как у гипсового святого, бросающая омаров в кипящую воду.

Вошел и остановился рядом с Беном Джамаль.

— Здравствуй, Джамаль, — сказала мать Бена.

Джамаль кивнул и улыбнулся, смущенно, как если бы они только что познакомились.

— Джамаль вегетарианец, — сообщила тетя Зои.

— Нам это известно, лапуля, — сказала мать Бена.

— Я тоже была вегетарианкой, — продолжала тетя Зои. — Целых пятнадцать лет. А потом в один прекрасный день зашла в «Макдоналдс» и съела бигмак. Тем все и кончилось.

— Знаю, — сказал Джамаль. Он стоял, присогнув ноги, словно готовясь к прыжку. Он был самим собой, не мужественным и не женственным. Был Джамалем, храбрым и беспечным, спокойным, с живыми глазами и спиралями густых черных волос.

— Я приготовлю салат, — сказала мать Бена. Она поцеловала сына в лоб, отошла к столу и разломила руками головку латука.

— Я погружалась в это все глубже и глубже, — рассказывала тетя Зои. — Дошла до того, что не могла выносить даже мысли о том, как из земли выдергивают морковку, как снимают с куста помидоры, как косят пшеницу. Мне казалось, что каждое растение обладает чем-то вроде сознания. Что помидорный куст страдает. Так что моя диета становилась все более скудной. Я не могла прихлопнуть комара или убить муху. А в итоге вошла, почти не думая, в «Макдоналдс» и потребовала бигмак. Меня от него стошнило. Но я пошла туда на следующий день и съела еще один. Это было началом моего падения.

— В бигмаке, по-моему, грамм семьдесят жиров, — сказал Бен.

— Ну, жиры, насколько я понимаю, — это часть жизни, — ответила тетя Зои. — Смерть и жиры, знаешь ли. И все прочее.

— Мы в последнее время едим все больше злаков, — сказала мать Бена. — Я пытаюсь уменьшить количество потребляемых нами жиров примерно вдвое.

Тетя Зои смотрела на кипящих омаров, лицо ее выражало аппетит и раскаяние.

— А еще я увлеклась кускусом, — продолжала мать Бена. — Готовить его легко, да и приправ к нему существует многое множество.

— Я понимаю, — сказала тетя Зои. — Понимаю, что правильное питание — вещь хорошая. Просто мне не хочется… не знаю… обзаводиться навязчивыми идеями, наверное, так.

— Ну, знаешь, не обязательно же делать из всего навязчивую идею, — сказала мать Бена.

Тетя Зои усмехнулась.

— Самое трудное на свете — достичь равновесия, — сказала она.

И взглянула на Джамаля — весело и беспомощно. Она была готова позволить ему обратиться в того, кто тревожится, всему ищет меру и говорит: ровно столько, и никак не больше. Одиннадцати лет материнства хватило ей за глаза. Теперь ребенком хотела быть она.

В лице Джамаля ничто не дрогнуло. Он покинул кухню, вышел через сетчатую дверь на веранду. Бен видел его в окно — разведшим в стороны длинные тонкие руки, глядящим в небо.

Мать Бена проследила за его взглядом, тоже увидела Джамаля, подмигнула сыну. Может быть, разглаживая его волосы, она почувствовала, к чему клонятся его мысли?

— Бен, лапуля, — сказала она. — Ты не займешься столом?

— Конечно, мам.

Он взял тарелки, столовое серебро, прошел в столовую. Здесь стоял длинный стол синего цвета, голые деревянные стены были расписаны летучими рыбами. Из гостиной доносился голос диктора, говоривший, что к океану идет стена огня. Накрывая на стол, Бен старался, чтобы ножи, вилки, ложки лежали строго параллельно друг другу.