Михаил Поляков - Нам бы день продержаться. Дилогия

– Ага. – Слова срываются с губ в нетерпении попробовать науку майора на практике.

– Да не спеши ты. После этого точно будешь знать на глазок, сколько метров тебе даст, например, опускание ствола на пять делений. Затем то же самое сделай, сдвинув ствол миномета влево или вправо на два деления по горизонтали, запомни, а лучше запиши. Это и будет твоя таблица стрельб. Не забывай про заряды. И главное, не только этих перебить и из миномета научиться стрелять, а чтоб остальные нас всерьез приняли. Надо их в одну кучу собрать и, пока наши мины не закончились на складе, вымести их из предгорья. И еще старайся бить по ним с перелетом в пять метров.

– Это еще почему? – никак не могу сообразить я и зеваю, спать хочется, как на лекции по ПВР в училище.

– Ты там не зевай, лейтенант, а то вмиг в рот стальная ладошка в кулаке со свинцовой начинкой прилетит. Если снаряд рванет на склоне с превышением, то разлет осколков вниз будет эффективнее тех, что полетят вверх по склону. И по углу, и по скорости, и дальности разлета. И путь вверх ты им режешь сразу, а внизу им от нашего Грязнова и крупняка Мухи никуда не деться. Понял? – Понял я плохо, но запомнил. На прощанье собрал всех возле колоды с водой и личным примером сунул голову в холодную воду. Полегчало ненадолго, но азарта и неудовлетворенности тем, что мы их ночью не добили, прибавило.

Что-то не лежит у меня сердце к расправе над этими рэмбами от ислама. Но солдаты ждут, что я снова решу проблему, как и прежде, по-трудо-вому, выжимая из себя и других пот в тяжелой военной работе. Поэтому миномет установлен трубой, обращенной на склон Кушака. Двадцать мин с прикрученными зарядами и вставленными вышибными патронами лежат за позицией. До лежки диверсов не менее полутора километров. За нами тыловое охранение с пулеметом в обломках «Чарли». Между мной и горой стоит наш БТР, за которым изготовились к стрельбе старшина со «Взломщиком» и Файзулла с СВД. Внутри бронемашины Ибрагим водит туда-сюда стволом КПВТ и пытается высмотреть иранских ниндзев среди камней и редких арчух, уцелевших на склоне. В ушах слышен голос майора, координирующего наши действия. Если бы не телевизор и кушаковские спутники, мы бы их тут и с фонарями не отыскали бы. Но сегодня боженька за нас и наш миномет. Ствол которого, БТР и куча камней на склоне стараниями майора, сидящего на заставе, выравниваются на одной линии между собой. Первая мина с удовольствием уходит в черноту утробы ствола.

– Выстрел! – предупреждает заряжающий и приседает, открыв рот и зажав уши.

– Шпук, – отвечает ему наше орудие и вышвыривает подарок на склон Кушака. Поздравляет непрошеных гостей со встречей с советским восьмидесятидвухмиллиметровым минометом.

– Перелет двести, – слышу в наушниках. Как робот кручу на пять делений механизм вертикальной наводки и подаю команду: – Один снаряд – огонь! – Еще один разрыв вспухает на склоне на сто метров ближе первого. Звук доносится с опозданием. Нервы у нашего противника крепкие, и в мужестве им не откажешь. Так еще ж не вечер. Третий разрыв поднимает кучу пыли почти в центре группы валунов на склоне, и почти сразу раздается сочный звуковой всплеск противотанкового ружья Грязнова, выстрел «Взломщика» сливается с хлыстом Файзуллы и короткой, бубнистой строчкой крупняка Пирмухаммедова. Бас пулемета замолкает на мгновение и снова рвет мощью выстрелов куски камня с валунов на склоне.

– Два снаряда огонь! – командую и внимательно слежу, чтоб, не дай бог, мой неопытный расчет не устроил мне двойного заряжания. Беглый огонь бомбочек заволакивает разрывами и пылью стадо скалистых глыб на склоне, за которым прятались ночные непрошеные гости. Если учесть, что мина выкашивает осколками траву в радиусе восьми метров, а наши снаряды рвутся довольно кучно, отклоняясь не более чем метров на тридцать, то шансы выжить для иранских спецов равны нулю. Разобрать что-то в этом облаке пыли на склоне невозможно. БТР откатывается к минометной позиции, медленно вращая колесами. Мы стоим, наблюдаем и ждем. На склоне нет никакого движения. Пока стоим, разные мысли лезут в невыспавшуюся голову.

Не хочу Кушак брать, солдат жалко, положат же пацанов спецназеры. Устали все. Воевать – это не в пентболе артистично хлопаться краской. А у меня их и так всего тридцать душ с тремя ранеными и женщиной. А если беженцы припрутся с комендатуры или туристы гражданские загулявшие найдутся, и получится не застава, а табор цыганский. Не может же быть, чтоб все погибли. И жить надо по-человечески, а мы воюем четвертые сутки. А возле конюшни лежат привезенные с Арчабиля стройматериалы. А зима, она только кажется, что далеко. Придет и снегом завалит по козырьки системы… При воспоминании о системе, которой теперь нет, мне хочется отомстить кому-нибудь, хоть иранцам, хоть туркменам, хоть Кушаку. Что ж они там – все видели и ничего не сделали. На хер он нужен, этот навороченный командный пункт, если толку от него для простого народа шиш и фига без масла? А денег, небось, в него вложили море, ресурсы туда, конечно, самые лучшие от народа оторвали. Отремонтировать бы заставу, систему поставить на столбы, дать отдых солдатам, обучить их воевать, как положено, а потом и подергать тигра за хвост. Меня останавливает не отсутствие желания атаковать, а слова майора, раздающиеся в наушнике щекофона.