Москвин - Плоский мир

Теперь я знал, что раз произошел рецидив, это необычное явление, скорее всего, получит широкое распространение. Коженин был раним, в отличие от остальных, кроме того, он был умнее, - вот почему его тело пришло в упадок много раньше. Но теперь, когда деградация наступила в человеке из серой массы большинства, - (и даже избавление от Великовского этому не помешало, ибо случилось оно слишком поздно), - разумеется, кризис начнет размножаться как в зеркалах.

Я пришел домой и, как будто сделавшись рисунком на холсте, долго созерцал, выбрав единственную его точку. Со дня смерти Великовского я лишь несколько продвинулся в работе, все больше размышлял, и не только потому, что техническая сторона испытывала недостаток. Все дело в том, что моя задача была проста и невероятно сложна одновременно. Блажен тот, кто открыл перспективу, но где, черт возьми, теперь откопать мне этот утраченный императив?! И еще одна вещь занимала меня, не такая уж маловажная в сравнении с перспективой, (хотя так и может показаться на первый взгляд): как изменить композицию портрета? А говоря конкретнее: то лицо, которое было уже написано, - как относительно него должно было располагаться все остальное, что мне еще предстояло изобразить? Здесь я более всего склонялся к тому варианту, который один раз увидел еще в детстве, теперь же он по какой-то причине – (видно, ею служила интуиция) – то и дело всплывал в моей памяти; это правда была не картина, а обложка книги Джона Фаулза «Кротовые норы», на которой автор был изображен в профиль, а на голове его возвышался огромный город с высотными домами, хитросплетениями вязов и детскими каруселями, дорогами и ветровыми стеклами автомобилей, на которых никогда не таяло солнце.

Думаю, я находился в положении молодого Эйнштейна, когда он еще не открыл ни одного своего закона, и юношу посещали лишь интуитивные проблески, вгонявшие в такую депрессию, что хотелось оторвать себе голову и, перегнувшись пополам, зажать ее между животом и чреслами. И все же не прошло и часа, как я принялся за работу.

2005-й сентябрь, 12-й день

Вечером опять собрались всей компанией, как тогда, в июле, у Мишки на даче. То был день моего знакомства с Таней, а сегодня – она переезжает ко мне.

Стоило только обронить слово о переезде, сразу сбежались все мои друзья, - видно все же чувствуют, что я обрел именно то, что так долго искал. Меня это прельщает…

Мы сели за стол; потом собирались идти гулять: последние дни уходящего лета, нехолодно, и почему бы не прокатиться на катере?

Я сразу обратил внимание, что Калядин пребывал в приподнятом настроении, и немудрено: в недавно открывшейся городской выставке картин попало не одно, а даже целых два его полотна. Третьим или четвертым тостом я предложил выпить за его творческие успехи.

-Всем большое спасибо! – проговорил он, еще более окрыленный, когда мы осушили бокалы, - а скажи… - он обращался к Тане, - твоя квартира теперь пустует?

Она ответила, что нет, она сдала ее, но скучает теперь лишь по своему балкону, с которого любила раньше посмотреть футбол.

-Футбол? – Калядин вскинул брови, а потом развернул голову в мою сторону, как будто искал у меня помощи, - в каком смысле?

-В прямом, - я улыбнулся, подморгнул Тане, и объяснил ему, о чем шла речь. Потом все смеялись – уж больно оригинальной показалась эта история, - все, кроме Дарьи. Она вообще по какой-то причине была в этот вечер не в меру серьезной; наверное, не сильно-то хотела идти к нам, - скорее всего, Вадим ее просто уговорил. Я сразу понял, что у них какие-то напряги во взаимоотношениях, ибо она не хмурилась, как это бывает обычно с людьми, которые не очень хорошо себя чувствуют, а довольно часто и намеренно встречалась с ним глазами, и тогда в ее взгляде скользил укор, то легкий, то наигранный, то капризный, - его оттенок постоянно менялся, как и поза девушки, и лишь одно оставалось неизменным: Дарья то и дело нервно постукивала указательным пальцем по книге, которую принесла с собой. По мягкому переплету и цветастой матовой обложке я мог заключить, что это, по всей видимости, какой-то бульварный детектив. Название гласило: «Возвращение». Поначалу Вадим старался не отвечать на игру, которую она вела с ним, и даже не перехватывать эти взгляды, но так или иначе он испытывал легкий дискомфорт, который грозил постепенно перерасти в раздражение, если только Дарья не уймется. А она знала, что делала, и при следующем тосте даже не притронулась к бокалу.